Тип пожал плечами:

— Нервный, я это сразу заметил. Крыша, ясный пень, у многих сейчас едет, но только чё так нервничать? Чё я такого сказал? Другие сами расспрашивают, что да как. Да, с такими клиентами, вроде тебя, здоровья не наживёшь. Дай-ка мне ещё сигаретку, что-то и я занервничал.

Караваев быстро протянул ему пачку. Тип нагло вытащил из пачки штук пять сигарет, сунул их в нагрудный карман тенниски и сказал в этот раз строго и назидательно:

— Ладно, живи, пока, новобранец. Да башкой-то крути поживей. И базар фильтруй. Нарвёшься на беспредельщиков — умоешься кровью. А я на сегодня тебя прощаю, потому что вижу, что дурак ты ярко обозначенный. Пока, старче.

Тип развинченной походкой двинулся вдоль обочины, а Караваев вздохнув облегчённо, быстро ощупал карман брюк — паспорт был на месте. Подумав немного, он решил, что в этом людском водовороте нужно быть бдительнее и по возможности стараться не контактировать с подозрительными личностями, ну, а если вдруг придётся вступать в кон-такт, то лучше прикидываться «шлангом», глуховатым, несообразительным мужичком. Решил — и тут же обернулся на глубокий грудной женский голос, произнесший:

— К людям надо хорошо относиться, потому что, как вы к ним будете относиться, так и они к вам будут…

Стареющая статная женщина в длинном балахоне расшитом бисером и бусинками, с длинными распущенными во-лосами, перехваченными на лбу вязаной лентой, смотрела на него в упор, пронизывающим взглядом голубых, вырази-тельных глаз.

«Ну, держись, Иван Тимофеевич», — внутренне поёжился Караваев, а вслух сказал вежливо:

— У меня всё есть. Извините, мне ничего не нужно.

— У вас нет самого главного: везения, — строго сказала женщина, — а нет у вас его потому, что порча на вас — пор-ча страшенная, страшенная. Это пока ещё у Вас нет только везения, но это уже звоночек, дальше зазвонят колокола, колокольный звон перерастёт в набат, и начнутся уже настоящие неприятности. Не хочу вас травмировать, мужчина, но дела ваши очень и очень плохи…

Караваев усмехнулся, подумав: «Дураку за километр видно, какие у меня дела».

Женщина продолжила:

— Но ход событий можно переломить. Нужно быть готовым к грядущему и защищённым. Тогда можно направить свою судьбу в нужное русло реки жизни, где вас ожидает денежный успех, спокойствие и множество других приятных вещей. Разрешите, кстати, представиться — Касандриева Амалия Аристарховна, профессор прогрессивных эзотериче-ских практик, почётный член Международной Ассоциации Медиумов Мальтийского и Стокгольмского Университетов. Суггестолог, медиум, харизматолог и ясновидящая. Коротко о том, что мне доступно. А доступно мне следующие: сня-тие порчи и родового проклятия, диагностика кармы, постановка якорей удачи, защита от суда, привороты, золотой обряд на деньги, зеркальная защита от колдовства, восстановление сексуальной энергии без препаратов, излечивание болезней, в том числе и неизлечимых, вхожу в любое ментальное поле, нахожу угнанные автомобили и украденные деньги, ценности и вещи, работаю с каузальными полями, а также многое, многое другое.

Караваев чуть не рассмеялся, подумав: «Профессор! На ведьму больше похожа, хотя и симпатичная, чёрт бы её по-брал».

И тут к нему пришла шальная мысль: «Она сказала, что находит украденные вещи. Это хорошо. Вот сейчас и прове-рим, какой из неё профессор ясновидения», — и Караваев самым любезным тоном спросил у женщины:

— А вот Вы тут сказали, что украденные вещи находите. У меня как раз такой случай. Чемодан у меня умыкнули. Есть и некоторые данные о похитителях. Это девушка, по виду цыганка. У неё ребёнок грудной (Караваев не стал гово-рить о превращениях ребёнка), а разъезжает она на чёрном джипе с номерным знаком 666 — буквы не запомнил. Во-дителя, кажется, Николаем зовут.

Ясновидящая изменилась в лице, будто уксуса хлебнула и, криво улыбнувшись, сказала:

— И это всё? Это всё, что Вас волнует? Знаете, для специалиста с моим именем это как-то несерьёзно, такими пустя-ками заниматься. Чемоданами какими-то.

— Так Вы ж сами говорили, что умеете находить украденные вещи, — не отставал Караваев, делая при этом наивное выражение лица.

— Нет, я, конечно, могу находить, но я имела в виду вещи, имеющие материальное обеспечение. А, что в чемодан-чике вашем были какие-то ценности, раритеты, дорогие вашему сердцу реликвии и вы боитесь мне об этом сказать? Напрасно, я Вам гарантирую полную конфиденциальность и быстрый поиск, — ответила ясновидящая и стала нервно крутить кольца и перстни на пухлых пальцах.

— Да какие там ценности! — махнул рукой Караваев.— Вещи там мои. Я на отдых сюда прибыл. Видите, в чём ос-тался? Ну, так что, будем искать?

— Что мне с вами делать? — вздохнула ясновидящая и, достав из кармана многогранный хрустальный шар, блес-нувший ярко в её руках, несколько мгновений смотрела на него, поворачивая в разные стороны, а затем изрекла:

— Так это же Наталка! И не цыганка она вовсе, а косит под цыганку. Хохлушка она приблудная, из-под Чернобыля, аферистка наглючая.

— Здорово! — восхитился Караваев.— И где же найти можно эту Наталку?

— Где, где, — здесь на аллее она и шустрит. Здесь её и ищите. И это всё, уважаемый, что вас интересует? — раздра-жённо спросила женщина. — На вас порча страшная, а вы о каком-то чемоданчике! Страшной силы порча на вас, страшной силы! Чем дольше я с вами общаюсь, тем страшней мне за вас становится. Я, кажется, на несколько лет по-старела от общения с вами: такая чёрная волна от вас исходит! А вы все о чемоданчике, — не бережёте вы себя, не бе-режёте, а ведь это не самая дорогая процедура — снятие порчи. Можно и скидочку организовать, процентов пять-семь.

— Да шут с ней, с порчей. Прорвёмся как-нибудь, — ответил Караваев, потирая руки. — Ну, Наташа, встретимся мы с тобой, поговорим по душам, а вам, уважаемая ясновидящая, огромное спасибо, от всего сердца спасибо.

— Спасибо в карман не положишь, тем более, если оно огромное, — сказала женщина, почему-то басом.

— Сколько? — спросил Караваев, краснея.

— Ну, за такие мелочи рублей пятьдесят достаточно будет, — ответила ясновидящая, закуривая длинную ароматную сигарету.

— У меня столько не наберётся, — признался Караваев, опуская голову.

— А вы кто по профессии?

— Горняк я.

— Ну, это в корне меняет дело. По тарифным расценкам скидка в пятьдесят процентов предоставляется горнякам, водолазам, подводникам, пожарным и космонавтам.

Караваев вынул паспорт, взял из него двадцать рублей, из другого кармана достал пятирублёвую монету, сдачу, ос-тавшуюся от покупки сигарет, и протянул деньги ясновидящей, которая небрежно сунув деньги в карман, сказала:

— Ох, уж эти горняки — вечно у них кризис ликвидности. А вы о порче подумайте, подумайте всё -таки о порче.

Она выбросила сигарету и вдруг закрутилась на месте «волчком», убыстряя вращение. Вскоре она скрылась в пере-вёрнутом конусе пыли, вращающемся с огромной скоростью; что-то засвистело так, что Караваев отпрянул. Потом пыль стала оседать, а когда осела, то ясновидящей не стало.

— Ведьма! — пробормотал Караваев, повертев головой. — Что же это такое? Жвачки летают, самолёты падают, де-ти под землёй ползают, в людей стреляют, рикши вместо такси, гадалки куда-то исчезают? Попал ты, Тимофеевич в сказку, а до постельки гостиничной ещё добраться нужно, так, что держись, коли леших да вурдалаков встретишь. А вот Наталку было бы совсем неплохо встретить, совсем неплохо.

Он двинулся туда, куда двигался людской поток. Поток этот, как река, шевелясь, шумливо и медленно плыл по ал-лее, полого и неуклонно поднимающейся вверх.

Далеко на возвышенности, на самой её вершине, сияла зеркальными стёклами, отбрасывая лучи солнца, громадина отеля, на крыше которого, несмотря на день, горело ярко название отеля, сложенное из огромных расположенных да-леко друг от друга букв. Почему-то слово hotel и первая буква названия отеля были латинскими, а остаток слова Родина — на кириллице.

Караваев шёл напрягшись. Здесь было огромное количество оборванцев обоего пола, сидевших или лежащих вдоль забора, закусывающих, пьющих, дерущихся, спящих. Рядами стояли попрошайки в рванье с разбитыми, испиты-ми лицами. Они тянули к Караваеву трясущиеся руки, но быстро теряли к нему интерес, сообразив, что здесь поживить-ся нечем.

Наглее вели себя проститутки, женщины не первой молодости, и шатающиеся пьянчуги. Эти привязывались, нахаль-но хватали Караваева за майку, руки, шли за ним, настырно клянча деньги и мерзко ругаясь.

Одна женщина лет сорока пяти в потёртой кожаной мини юбке, из-под которой торчали худые ноги в лиловых, вздувшихся венозных узлах, в красной шёлковой кофте с глубоким вырезом на плоской груди и с искусственной алой розой в волосах, дольше других шла за Караваевым.

Она настырно, хриплым прокуренным голосом предлагала Караваеву свои услуги, вгоняя его в краску тем, что за-просто называла всё, что предлагала своими именами. У неё было злобное выражение лица, она кривила ярко накра-шенный рот, а когда говорила, было видно, что у неё не хватает нескольких верхних зубов.

Караваев, вздрагивая от «простоты» женщины, пытался оторваться от неё, но тщетно: женщина шла за ним, как привязанная. Плотность толпы возрастала, по мере продвижения женщина всё снижала и снижала тарифы на свои со-мнительные услуги и отвязалась от Караваева лишь тогда, когда они упёрлись в молчаливый плотный круг людей, со-зерцающих что-то так в центре круга.

Задние ряды приподымались на носки, пытаясь заглянуть в центр. Более шустрые протискивались в центр, работая руками и локтями, а круг всё увеличивался за счёт всё новых и любопытствующих, в результате чего Караваев был зажат плотными рядами людей.

Женщина оставила Караваева. Она ловко вклинилась в толпу и «поливая» матом направо и налево, пробилась к центру. Но неожиданно толпа сама стала раскалываться. Послышался близкий вой автомобильных сирен — сюда мед-ленно пробивались милицейский уазик, а за ним медленно ползущий микроавтобус «скорой помощи».

Толпа стала расступаться, уступая дорогу машинам и вскоре оголился «пятачок» вытоптанной земли, на котором лежал на спине неподвижный длинноволосый и бородатый мужчина. Глаза его были открыты и смотрели в небо, руки его лежали вдоль тела. Одет он был в старые джинсы и майку с изображением группы «The Beatles», переходящей че-рез улицу по пешеходной дорожке (такой плакат с этим же изображением висел когда-то над рабочим столом дочери Караваева). На грудь мужчины поверх майки выпростался алюминиевый крестик на нитке, ноги мужчины со сбитыми ногтями были босы.

Караваев сам не зная почему, подошел поближе. Голубые застывшие глаза мужчины смотрели в небо, словно чем-то очень заинтересовались, будто нечто приковало его остановившийся взгляд к невидимому для других объекту. На лице его было покойное и умиротворённое выражение.

Из подъехавшего Уазика тяжело вылезли два милиционера: один молодой с румяным лицом и явно наметившимся брюшком, второй постарше, низкорослый, крепко сбитый с угрюмым выражением лица, обильно потеющий.

Проходя мимо Караваев, молодой милиционер явно намеренно больно саданул Караваева плечом. Милиционеры подошли к лежащему мужчине и остановились. Молодой ткнул лежащего мужчину ботинком в бок и, сдвинув фуражку на затылок, изрёк:

— Издох, тварюга.

Из машины высунулся водитель, крикнул:

— Ну, чё опять труп?

Милиционеры кивнули головами, задумчиво разглядывая умершего.

— Скорее бы все уже передохли бомжары вонючие, — сказал водитель и громко включил радио. Из кабины понес-лось разухабистое: «Ты скажи мне скажи, чё те надо, чё те надо…»

Подъехала «скорая помощь» и из неё вышла хорошенькая девушка в белоснежном халате, подошла и стала рядом с милиционерами, глянув на покойника, скривилась:

— Опять? Жрут, что придётся.

— Ну, чё, Светка, давай, забирайте клиента. Дело ясное: морг ему — дом родной, — повернувшись к девушке, ска-зал молодой милиционер.

— Да подождать придётся немного. Санитар мой, Сашка, выскочил из машины джинсы сыну купить, раз такая ока-зия подвернулась. Сейчас подойдёт, — ответила девушка, закуривая.

— Щас! Вот ещё. У нас пять вызовов, — сказал тот, что постарше и, повертев головой, ткнул дубинкой в сторону за-стывшего Караваева.

— Эй, бомжара, давай сюда, да поживей, — прикрикнул он.

Караваев забыв, в каком он виде, изумлённо коснулся рукой груди, пробормотав растерянно:

— Это вы мне?

— Тебе, тебе, не придуряйся, клоун, — сказал милиционер и, выхватив в толпе цепким взглядом замешкавшегося оборванца, крикнул и тому:

— И ты сюда, отребье.

Оборванец не мешкая, подбежал к милиционеру, и покорно стал недалеко от него.

— Ты чё не понял? Сюда давай, я сказал, — удивлённо закричал на мнущегося Караваева милиционер.

Караваев подошёл и обиженно сказал:

— Я не бомж, я…

— Ты у нас премьер-министр, — оборвал его милиционер,— что забыл вкус резиновой дубинки?

Оборванец незаметно толкнул локтем в бок Караваева. Караваев быстро глянул на услужливо-преданное лицо бро-дяги и не стал больше пререкаться с милиционером.

— Значит так, — сказал милиционер, — берёте в машине неотложки носилки и относите труп в машину,- потом сво-бодны.

— Ты не ввязывайся, — просветил оборванец Караваева по пути за носилками,— у мента этого погоняло «Пиночет». Зверюга! Подлечит дубинкой по почкам, будешь потом ссать кровью. Молчи и со всем соглашайся.

Они принесли носилки, положили их рядом с телом и немного замешкались.

— Вы чё — не ели сегодня? — заорал молодой милиционер. — Грузите, грузите — он уже вонять начал.

— Сейчас, сейчас, начальник, — засуетился оборванец. Он перекрестился, нагнулся и закрыл глаза покойнику.

— Ты бери за ноги — я за голову, — скомандовал бродяга.

Они погрузили тяжёлое, одеревеневшее тело на носилки, подняли их и тут старший милиционер, наблюдавший за ними, указав на Караваева дубинкой, сказал:

— А ты, премьер-министр, потом ко мне.

Караваев покорно кивнул головой милиционеру. Они с бродягой отнесли носилки с телом в кузов неотложки и бро-дяга, сняв с шеи покойника крестик, сказал смущённо:

— Ему он уже не нужен, а теперь, брат, нам с тобой лучше смыться, пока Пиночет нас не видит.

Караваева не нужно было уговаривать. Они с бродягой бегом вклинились в толпу, быстро смешались с разномаст-ной публикой и довольно скоро потеряли друг друга из вида.

Караваев пробился на обочину в надежде найти место поспокойнее и перекурить, но тут очередной оборванец с редкими волосенками, на лысом черепе прилипшими к подживающим коростам, со страшным лицом в кровоподтёках и безобразно проломленным носом, схватил Караваева за руку и, придвинувшись к нему близко, обдав запахом давно немытого тела и дичайшего перегара, прохрипел:

— Подай, браток, человеку на льдине, на пропой ещё живой души.

Караваев высвободил руку, отодвинулся от него недовольно и хотел сменить место, чтобы отделаться от попрошай-ки, но что-то его остановило. Он стал вглядываться в это обезображенное лицо, а бродяга опять стал говорить, глядя в лицо Караваева застывшим бессмысленным взглядом.

— Не пожалей, конеечки, браток, на пропой ещё живой души. Льдину оторвало — беда! Дрейфую теперь. До берега далеко, до людей ещё дальше. Страшно браток… холодно, голодно. Все погибли, а я дрейфую… дай на пропой живой души…

— Голос!— Дошло до Караваева.

Бродяга говорил голосом до боли ему знакомым. Голосом, который нельзя было спутать ни с каким другим — толь-ко хрипотцы и надломленности добавилось в этот своеобразный голос. Это был голос Алексея Лысенко, соседа Кара-ваева по лестничной площадке, с которым он много-много лет был в отличных дружеских отношениях.

«Такого и мать родная сейчас не узнала бы», — подумал Караваев, продолжая разглядывать бродягу и пытаясь най-ти в лице бродяги хоть какое-то сходство с Алексеем Лысенко. Единственное, что кроме голоса напоминало о соседе — это ещё крепкий, не потерявший формы торс бродяги.

Бродяга топтался на месте и бормотал монотонно. Он, кажется, позабыл о Караваеве, а обращался теперь к какому-то невидимому объекту. Бродяга был в рваной тельняшке, заправленной в красные спортивные штаны, ноги его были босы.

«Нет, это просто совпадение, — думал Караваев, разглядывая бродягу.— Бывают же голоса похожие. И, что Алексею здесь делать, да ещё в таком виде? Когда же я с ним виделся в последний раз? В 1992? Да, в девяносто втором. Мы его тогда проводили. Он в Ставропольский край уехал, в Будённовск. Провожали честь по чести, всем подъездом. Он писал нам из Будённовска регулярно. Писал, что устроился хорошо, работает тренером, жена — акушеркой в роддоме, купил дом. Правда, после лета девяносто пятого он уже не писал. И на наши письма не отвечал».

Тут Караваева осенило: у Алексея Лысенко на тыльной стороне ладони была татуировка — якорь, а под ним надпись «Североморск — 1967».Караваев взял бродягу за руку и глянул на его разбитую опухшую ладонь: на руке синела та са-мая наколка! Сомнений не могло быть — это был Алексей Петрович Лысенко, его бывший сосед, бывший мичман, бок-сёр, мастер спорта, неоднократный победитель различных первенств и добрейшей души человек.

— Алексей Петрович, — тихо сказал Караваев, тронув бродягу за плечо.

Бродяга вздрогнул и, словно очнувшись, задрожав, посмотрел на Караваева.

— Алексей Петрович, — повторил Караваев, и волна жалости прилила к его сердцу. — Это я, Иван Тимофеевич, со-сед ваш. Вы не узнаёте меня? Вы в двадцатой, а я в двадцать второй квартире жил. Мы с вами в шахматы по выходным играли, вы почти всегда у меня выигрывали. Помните наш дом по улице Октябрьской? Сынишку моего Андрюшку пом-ните? Вы всё чемпиона хотели из него сделать. Что случилось, Алексей Петрович? Вы же писали исправно, потом вдруг перестали, что с супругой вашей Прасковьей Ивановной, Паней, как мы её звали? Сынок Ваш Алёшка, где он? Да не молчите, пожалуйста. Рассказывайте, рассказывайте!

Бродяга быстро затоптался на месте, руки его подрагивали. На мгновенье в его мёртвых глазах что-то ожило, вспых-нул живой свет, но тут же погас и он, как заведённый, снова захрипел:

— Оторвало льдину, браток… сгинули товарищи… один я… один… дай… хоть рублик пропащей душе… не увидеть мне уже берега, не увидеть… сгину я… сгину… оторвало… дай… льдину… оторвало… далеко до земли… сгину…

Бродяга стал заговариваться. Караваев с горечью смотрел на несчастного, начиная понимать, что человек этот безу-мен, и бесполезно о чём-то его расспрашивать, да и засомневался он уже в том, что это Лысенко: мало ли моряков в 1967 году сделали себе такие татуировки во время службы в Североморске?

Караваев достал свою последнюю десятку, протянул её бродяге.

— Возьми. Больше у меня нет. Бери, бери. Было бы больше, дал бы больше. Не знаю я — сосед ты мой, не сосед. Да это и не важно. Что же жизнь с человеком сделать должна была, чтобы он вот так, как ты выглядел? Вот ведь беда! Бе-ри, бери деньги, что ты застыл и дрожишь, бедолага? Бери, друг…

Бродяга непонимающе смотрел на Караваева. Потом он вдруг цепко схватил десятку. По грязной, изуродованной щеке потекла слеза. Он порывисто схватил руку Караваева и поцеловал её сухими, треснувшими губами. Смутившийся Караваев вырвал руку из рук бродяги. Бродяга поклонился Караваеву и, припадая на одну ногу, втиснулся в толпу, а затем исчез.

Караваев, забыв, что он хотел перекурить, тоже пошёл вверх по аллее. Он шёл и думал о горькой, печальной участи всех этих бездомных людей, которых здесь было так много. Людей, теряющих человеческий облик, бродящих как ка-кие-то инопланетяне или мутанты из современного фантастического фильма, к которым все уже давно привыкли, как к бездомным кошкам и собакам, как к реальности, пусть и неприятной.

Караваев даже не понял, как это произошло. Какая-то девица с подбитым глазом сунула в руку Караваева игральные кубики и фальшивым голосом запричитала:

— Ну, наконец-то! Нашелся, наконец, счастливый клиент. Бросайте скорее кубики на стол: сто процентов, что Вам повезёт. Сорвёте хороший куш и поправите превосходно своё финансовое положение. Ставка минимальная: сто руб-лей.

Расстроенный встречей с бродягой с голосом Алексея Лысенко и, находясь ещё под впечатлением этой встречи, ко-торая пробудила в нём воспоминания о жене, сыне, соседях, — той жизни, когда он был молод и счастлив, Караваев машинально взял кубики и уже было поднял руку, чтобы бросить их на столик, вокруг которого собрались хорошо оде-тые парни с подозрительно невинными лицами, но тут увидел «Цыганку»,ту самую, обворовавшую его на пляже. Она гадала по руке симпатичной девушке в короткой маечке. Девушка, выпучив глаза и приоткрыв рот, заворожено слу-шала «цыганку».

Караваев вернул кубики опешившей девице и, расталкивая людей, пробился к «цыганке». Схватив её за локоть, он издевательским голосом произнёс:

— Ну, здравствуй, чайоре, хохлацкого разлива. Сколько верёвочке не виться, а конец обязательно будет, как гово-рится. Сам никогда не воровал и воров всегда не уважал. Где чемодан мой, Наталка-Полтавка? Вернее Чернобылка.

Он ещё хотел добавить, что сейчас милицию вызовет, но вспомнив свою недавнюю встречу с представителями пра-вопорядка, передумал, и закончил свою тираду так:

— Начистил бы тебе морду твою воровскую, да женщин не приучен бить, так что давай чемодан и разойдёмся, как в море корабли. Хотя забыть, как ты со мной обошлась, Натулечка, я вряд ли быстро забуду.

Ребёнок на руке «цыганки» засмеялся и сказал:

— Привет, Тимофеич, опять встретились, значит. Рад тебя видеть без петли на шее.

Караваев с опаской глянул на ребёнка-крота и повторил, сжимая руку «цыганки».

— Чемодан, чернобровая, чемодан.

«Цыганка» вовсе не испугалась, она вроде даже обрадовалась встрече с Караваевым. Не отпуская руки девушки, ко-торой она гадала, она весело сказала:

— О-ба-на! Объявился всё же, шахтёр. Удивляюсь я вам шахтёрам: хера вы лезете, всё время под землю: чертей булдачите, спать им не даёте? Ладно бы вам за это платили, так нет, вас за лохов держат, а вы всё прётесь и прётесь под землю. В чём тут прикол, шахтёр, с чего тащитесь? Ты руку, что — раздавить удумал бедной девушке? Да не дави же ты — синяки будут! (Караваев, засопев недовольно, ослабил нажим, но локоть не отпустил). Ох, и напужал ты меня, дядечка, ох, и напужал. Чемоданчик, значит, пропал у тебя, да? Тот, шо на полочке лежал? С трусами заштопанными?

Караваев покраснел. Вокруг них стал собираться любопытствующий народ.

— Ай-ай-ай! Беда-то, какая, горе, какое, а? — продолжила «цыганка». — С виду не старикашка ещё, а за такое старьё зубами цепляется. Да твоими тряпками, дядя, полы стыдно мыть. Хочешь я тебе сейчас дюжину турецких плавок одно-разовых куплю, а то смотреть на тебя страшно, так ты распереживался? Тебя ж кондрашка сейчас хватит, дядя, успокой-ся, пожалуйста.

Цыганка подмигнула девушке, руку которой она так и не выпустила. Девушка икнула и растерянно хихикнула, а цы-ганка произнесла на этот раз напористо и зло:

— Отпусти руку, дурак. (Караваев почему-то в этот раз покорно отпустил руку). Вот так лучше будет. Свидетели у те-бя есть, дядя? Врубаешься в ситуацию, недоумок? Я, да ты, да водитель, ещё ребёнок, но он не в счёт: он крот наполо-вину. Тут всё не в твою пользу, придурок. Понял? Так, шо, дёргай, давай. Противно на тебя смотреть, раздолбай. Уши не надо развешивать, искатель чемоданов. Ну, ты, шо — не понял? Не обламывай мне мой бизнес. Да, шо ж это такое, а? Упёрся, как баран! Свали поскорее с моих глаз!

Караваев задохнувшись от обиды и гнева смог только выдохнуть «Ах, ты…», но тут, как из-под земли появились два дюжих амбала с очень грустными лицами. Они легко заломили руки Караваеву, и повели дёргавшегося Караваева вверх по аллее, разбивая, как тараном, головой Караваева плотные ряды людей.

Через некоторое время они отпустили его и, Караваев, захлёбываясь от обиды, попытался объяснить верзилам, что с ним произошло, но один из амбалов остановил Караваева, сказав устало:

— Не лезь, батя. Можешь ненароком железа в организм схлопотать.

А второй добавил:

— Потерял — не плачь, нашёл — не радуйся.

Амбалы растворились в толпе, а Караваев остался стоять, чуть не плача, посреди шевелящейся аллеи, чувствуя себя абсолютным нулём.

Какая-то девчонка, действуя с наглым смешком, будто он и не человек вовсе, а червяк какой-то, которого можно просто раздавить, втоптать в грязь, унизила его и оскорбила второй раз за день, унизила, как презренное жалкое ни-чтожество, не имеющее вообще никакого права голоса.

Караваеву стало очень нехорошо. Никогда ещё за всю свою жизнь он не был так унижен и оплёван. Настроение и так не очень хорошее, упало до нулевой отметки. Ощущение безысходности, бессилия, бесправности охватило его и, как следствие возникла апатия, усталое равнодушие и усилившаяся внутренняя тревога.

Кто-то осторожно коснулся его плеча. Караваев повернулся. Перед ним стоял пожилой человек, гладко выбритый, в старом, но чистом костюме. На лацкане пиджака был прикручен красный институтский ромбик.

Погладив Караваева по плечу, мужчина участливо произнёс:

— Не надо расстраиваться, товарищ. Я всё видел. Моему возмущению и негодованию нет предела! Это полнейший беспредел, товарищ! Вот он — злобный оскал капитализма! Вот такие вот «господа», как эта гадалка, хамка и мерзавка мнят себя, понимаешь, хозяевами жизни, но они и не догадываются, что роют себе яму, которая их же и поглотит. Это время близится, товарищ! Мы их, когда время придёт, зароем в эту яму и катком прокатаем, чтобы памяти никакой о них не осталось!

Владимир Ильич Ленин предупреждал нас, что угнетённый класс, который не стремится к тому, чтобы научиться владеть оружием, заслуживает того, чтобы с ним обращались как с рабами. Мы рабами быть не хотим, а час расплаты близится, товарищ. Всей этой сволочи мы скоро укажем их истинное место.

— Кто это — мы? — устало спросил Караваев, озираясь тоскливо.

Мы — это НРСПСО или Народно-Революционный Союз Патриотических Сил Отчизны, — почему-то понизив голос и озираясь, ответил мужчина и, наклонившись к уху Караваева, добавил шёпотом:

— Вы можете прямо сейчас вступить в наши ряды. Вступительный взнос мизерный, чисто символический — всего десять рублей, так сказать, на мелкие организационные нужды партии, а я Вам дам нашу программу и удостоверение выпишу. У нас скоро съезд будет, я Вас приглашаю.

Мужчина замер в ожидании ответа, пытливо вглядываясь в пасмурное лицо Караваева, а тот, взглянув на часы, веж-ливо отодвинул агитатора и двинулся вперёд.

Вскоре Караваев вступил в часть аллеи, где расположились торговцы. По обе стороны от забора и посреди аллеи на раскладушках, ящиках или просто на кусках плёнки лежали горы товаров: одежды, обуви, белья, игрушек, парфюме-рии, продуктов, аппаратуры, сигарет, книг, напитков и других разнообразных товаров.

У этого товарного изобилия толпились покупатели. Они торговались, ругались, рассматривали товары, спорили. На-бив огромные клетчатые сумки товарами, и, погрузив сумки на тележки, покупатели начинали медленно пробиваться вниз по аллее, против основного течения толпы, ползущей вверх. Эта часть аллеи показалась Караваеву необычайно длинной, казалось, что торговые ряды никогда не кончатся. Хотелось где- нибудь приткнуться присесть, передохнуть, но передохнуть было негде: все обочины были плотно заняты торгующими. Толпа напирала, несла Караваева в своём шумном и мутном потоке. Караваев вертел головой, таращил глаза и плыл в этом потоке, как щепка, плывущая по тече-нию.

Когда торговые ряды, наконец, закончились, глазам Караваева предстало странное зрелище. Огромное количество пёстрого люда шевелилось в этой части аллеи, которая расширилась здесь почти вдвое. Караваев, удивлённо озираясь, глядел во все глаза по сторонам, пытаясь понять, что здесь происходит. Он пошёл помедленнее, впрочем, идти побы-стрее и не получилось бы: плотность людской массы значительно возросла.

Часть людей просто стояла, другие двигались в разных направлениях, третьи собирались в группы и кучки и все кричали, зазывали, что- то предлагали, просили, что- то делали. Самым распространённым видом информации здесь был кусок картона с надписью, плакат или транспарант. Много было типажей, которым не нужно было вовсе сообщать, что- то о себе и о роде своих занятий. Даже неискушённому взору становилось понятно, кто они и зачем они здесь. Кого только здесь не было!

Караваев прошёл мимо ряда скромно стоящих в новеньких чёрных сутанах, бледных дьячков с фальшиво-скорбными лицами. Из-под сутан у них были видны джинсы, модные тупоносые туфли или кроссовки. У всех у них были ящики для сбора пожертвований. Караваев остановился, что бы прочитать, что написано на ящиках для пожертвований. Проходивший рядом старик, толкнув Караваева, сказал: «Не вздумай денег им давать, они такие же дьяки, как я Китай-ский император». Караваев вздрогнув, озираясь на «дьяков» двинулся дальше. Рядом с лже-дьяками мирно соседст-вовали колдуны, ясновидцы, разные гадальщики, оккультисты,Иеговисты, миссионеры всех мастей, экстрасенсы, бла-женные, уродцы и калеки, шаманы и ведьмы.

Молоденькие жеманные женственные юноши кучковались, переговариваясь тихо. Рядом с ними стояла группа же-ноподобных, солидных людей не первой молодости, с холёными, бледными лицами, умело «подмоложенными» ма-кияжем, одетых вызывающе. Таких типажей здесь было великое множество. Много было и женщин, в которых боль-ше было мужского, чем женского, несмотря на макияж, парики и броскую одежду. Выглядели они вульгарно, вели се-бя развязно и вызывающе.

Проститутки здесь были все молодые статные, развязные, хорошо одетые и всех оттенков кожи. Они не приставали, как опустившиеся женщины в начале аллеи, а просто стояли с вызывающим видом, потягивая пиво или джин из банок, покуривая и переговариваясь с товарками, ожидая страждущих клиентов.

Группа совершенно голых мужчин стояла рядом с проститутками, почитывая журналы. На шее у них были, почему то повязаны галстуки. Большая группа людей продавала свои органы. Часть их, судя по виду, были люди явно опустив-шиеся. У остальных были разные причины — об этих причинах сообщали картонки, которые они держали в руках. Ка-раваев внимательно прочитал все сообщения, медленно проходя мимо этой группы людей. Одних душили долги, кому-то нужны были деньги на лечение близких людей, кому то не на что было жить.

Потом стояли суррогатные мамаши: новички и профессионалки. Пританцовывая, Караваева обогнала шеренга ярко одетых кришнаитов, обритых наголо. Они пели, дудели в дудочки и колотили в тамтамы.

Одиноко стоял грустный мужичок с плакатом «Верните мне корову репрессированного деда!». Рядом с ним при-мостились представители ГРИНПИС с плакатом «Нет ядерным взрывам в Пакистане» и ещё, чьи- то представители с плакатом: «Руки прочь от серых тараканов»! Рядом с ними чернокожий проповедник, вещал он о скором неизбежном конце света, неистово матерясь через слово.

Было невиданное количество скупщиков орденов, медалей, кортиков, монет, икон, марок, микроскопов, старинно-го оружия, биноклей, фотоаппаратов, военной атрибутики, книг, открыток, картин, и ещё невесть чего. Художники за-зывали публику, обещая очень быстро сделать портрет за небольшую плату. За художниками стояла длиннющая ше-ренга мужчин разного возраста с табличками на груди »Муж на час».

Группами ходили любопытные азиаты, с видеокамерами и в респираторах. Были коротко стриженые молодчики в чёрном с нарукавными повязками с изображением свастики, было великое множество продавцов всевозможнейшей видео и печатной порнопродукции, были мастера татуировки и пирсинга, делающие своё дело прямо здесь, в этой тол-чее.

Шеренга учителей требовала повышения зарплаты, рядом с ними митинговали пенсионеры. Два грустных парень-ка стояли с плакатом: «Люди добрые, помогите, кто, чем может. Очень нужны деньги на переделку пола». Вдоль обо-чин сидели старухи с выводками кошек и собак, прося денег на прокорм животных.

Тёмные личности сновали повсюду. Сближаясь с людьми, они тихо предлагали оружие, боеприпасы, оптом и в роз-ницу, наркотики и сексуальные услуги, но больше всего было молодых бойких людей с приколотыми к рубашкам ви-зитками.

Чаще всего на визитках значилось: меняю $ и €, но были и другие надписи, как-то: «Обналичу», «Регистрация», «Прописка», «Гражданство», «Кредит за час», «Освобождение от армии», «Дипломы», «Санитарные книжки», «Герба-лайф», «Куплю акции», «Куплю/продам б/у мобильные телефоны», «Иммиграция», «Работа», «Возврат прав на любой стадии» «Работа», «Замужество заграницей», «Сниму-сдам жильё», «Сваха», «Отдохнуть?», «Избавление от алкоголь-ной и наркотической зависимости 100% »,»Простатит, инфекции», «Рак? Излечим!», и другое.

Вообще, было очень много молодежи. Все они бродили стайками с непременной банкой или бутылкой в руках. По-ловина из них был школьниками, и не все старших классов: за плечами у многих болтались ранцы и рюкзачки. Вели они себя нагловато, смеялись громко, ругались грязно, задирались с прохожими, громко обсуждали увиденное.

У вбитой в землю металлической трубы немолодая женщина исполняла стриптиз. Небольшой круг зрителей, муж-чин кавказского вида, молча, наблюдал за этим незатейливым представлением. Рядом приткнулся квартет убогих ста-рух в мужских пиджаках, на которых были орденские планки. Старухи пели военные и послевоенные песни.

Потом Караваев остановился рядом с двумя молодыми ребятами с мегафонами в руках. Одеты они были в чистей-шие белые джинсы и белоснежные майки с изображением осетра. Делали они следующее: первый парень начинал кричать в мегафон: «Осётр, друзья погибает, спасём осетра, друзья!», затем вступал второй парень, громко крича: «Прекратим есть чёрную икру! Прекратим есть чёрную икру! Прекратим есть чёрную икру!». Потом они уже дуэтом кричали: «Вступайте в самую честную и справедливую партию страны «Спасители осетра »,— только мы с вами можем изменить мир к лучшему».

Караваеву стало смешно. Смешно было и небольшой группке людей стоящих рядом с ним. Люди ухмылялись, тол-кали друг друга в бока, один мужчина вообще не мог остановиться, он истерично хохотал, хватаясь за живот. Развязно-го вида парень ткнул хохочущего локтем в бок, сказав грубо: «Ты, чё обкурился? Закрой варежку, хохотун». Парень, утирая слёзы, (плечи его ещё дёргались конвульсивно), ответил ему сквозь смех: «Прикинь, братела, дурики агитируют икру не есть! Да я её в последний раз в пионерском лагере ел. Мне тогда двенадцать лет было».

—Пацаны,— обратился он к агитаторам,— вы, чё, в натуре,— или прикалываетесь? Какая здесь фишка?

—Никакой фишки здесь нет, — серьёзным тоном ответил один из парней.— Всё именно так. Осетра нужно спасать жизнь этой популяции в наших руках, друзья. И для этого нужно сделать первый шаг — перестать есть чёрную икру.

Мужчина не сдержался и опять захохотал, периодически восклицая: « Прекратите есть икру, товарищи! Ой, не мо-гу, умру сейчас, в жизни, к ней, противной, не притронусь ». — Когда он прекратил смеяться и, вытер кулаками глаза от слёз, то сказал агитаторам:

— Вы, пацаны, хрен знает, что городите, но я в вашу партию вступаю. Насмешили вы меня, давно я так не смеялся, а этого тоже чего- то стоит. Где расписываться, показывайте.

Парень протянул мужчине лист бумаги и авторучку, сказав при этом строго:

—Только я вас, гражданин, предупреждаю, если вы начнёте есть икру, мы вас тут же исключим из партии.

Мужчина долго смотрел на парня и опять захохотал. Подписывал он лист, громко говоря:

— Уел ты меня, парень! А из партии вашей вы меня следующие несколько лет исключить никак не сможете. Я, паца-ны, долго на свободе не пробуду,— мне зона дом родной, а там с икрой совсем туго. Щи да каша—пища наша, да че-фирок на десерт. Ферштейн? Ну, проняли вы меня, пацаны, чувствую себя, как после русской баньки, так меня раз-мяло. Ну, чё, граждане, поддержим пацанов спасателей осётров?— обратился он к собравшимся людям и несколько человек улыбаясь, подошли и расписались в каких то листах. Караваев не стал расписываться, улыбаясь, он пошёл дальше, продолжая с удивлением вертеть головой.

Какой-то мужчина долго шёл за Караваевым, уверяя его, что он единственный мужчина в мире, родивший ребёнка. В одном месте Караваев задержался ненадолго, послушать стоящего на постаменте из деревянных ящиков старика в шортах и майке. На шее у него был повязан пионерский галстук, а на майке был приколот «Орден Ленина». Старик тихо пел «Интернационал», в глазах его стояли слёзы. Рядом морщинистый таджик или узбек, в рваном халате совершал намаз прямо на заплёванном асфальте, а чуть дальше старики-чеченцы с кинжалами на поясе гордо и упоительно вы-танцовывали свой воинственный национальный танец.

Потом опять стояли пенсионеры — эти требовали вернуть им потерянные вклады, рядом лежали на раскладушках голодающие пайщики долевого строительства, оставшиеся без квартир и денег.

Было много группок мужчин кавказского вида, державшихся особняком. Молчаливо стояли строители гастарбайте-ры из Молдавии, Украины, Белоруссии, Таджикистана, Киргизии и Узбекистана у их ног в пыли лежали скатанные и связанные матрасы и ведра с мастерками и шпателями.

Несколько улыбчивых кандидатов в депутаты, вступивших в очередную предвыборную гонку, собирали подписи. Их сопровождали охрана из десятка крепких парней в тёмных костюмах и люди с мегафонами, призывающие голосовать за этих депутатов. Народ валом подписывал какие-то листки и немудрено: за депутатами шли люди в униформе с тач-ками и симпатичные девчушки в мини-юбках и коротких топиках. Девушки мило улыбаясь, раздавали супчики быстрого приготовления и чекушки водки: по две пачки супчиков и по чекушке водки за подпись.

Больше двух сотен людей разного возраста (Караваев их пересчитал), стояли с длиннющим транспарантом, на кото-ром было написано: «Мы больны. У нас СПИД, но мы ещё люди».

Большая толпа собралась вокруг человека, который молился, стоя на коленях. Рядом с ним стояла пятилитровая ка-нистра. Помолившись, мужчина встал, отвинтил крышку канистры, обильно себя полил — резко запахло бензином. В толпе зевак рядом с Караваевым стояли омоновцы, какие- то чиновники с кожаными папками в руках, молодые ребята с «Зенитовскими» и «Спартаковскими» шарфиками, пьяные пограничники, женщины и дети.

Караваев разволновался, когда увидел, что мужчина облил себя бензином, но посмотрев на заинтересованные лица зрителей, успокоился, подумав, что это, видимо, очередное представление.

Мужчина достал зажигалку и толпа, загудев, стала быстро отодвигаться от центра круга, отодвинув и Караваева. Раздался хлопок, вспышка огня, ужасный вопль. Захлопали, как большие крылья огненной птицы руки мужчины, потом ещё вопли… Мужчина упал и затих. Запахло палёным мясом. Толпа, зашумев, заинтересованно стала сдвигаться к цен-тру. Караваев, подавив приступ тошноты, быстро двинулся дальше, в который уже раз горько пожалев, что совершил такой необдуманный поступок, «купившись» на заманчивое бартерное предложение фирмы с чудесным названием ИНТЕРТУРСЕРВИС.

Он обошёл казака, как-то умудрявшегося в этой несусветной давке жонглировать шашкой на пляшущем, нервном коне. На казака никто не обращал внимания. Большая группа ярко одетых и шумных молодых людей требовала узако-нить однополые браки, в этой же группе стояли люди с плакатами, на которых значилось: « Даёшь Гей парад!». На не-которых плакатах это было написано по- английски. Целая орава телевизионщиков снимала эту группу на видео, бой-кие журналисты брали интервью у участников этой группы.

За этой группой стояла другая, не менее многочисленная группа бедно одетых людей разного возраста у каждого из них в руках был плакат на деревянной ручке. На каждом плакате, сверху, крупными буквами была выведена одинако-вая надпись: «Люди! Прочитайте, запомните и поведайте другим». Ниже же этой надписи шёл текст, выполненный более мелким шрифтом. Тексты на всех плакатах были разные по объему. Караваев из любопытства подошёл поближе и стал читать.

На плакате, который он стал читать, было написано: «А кто соблазнит одного из малых сих верующих в Меня, то-му лучше бы было, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской» от Матфея 18—6. Караваев перешёл правее. Здесь на плакате было написано: «Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?» от Матфея 16-26. Караваев сделал шаг ещё правее, начал читать: « Горе вам, законни-кам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали… » Караваев не дочитал — его грубо ткнул в бок мужчина в костюме и галстуке, с портфелем в руке, начальственного вида.

—Читать учишься, лопух?— сказал мужчина.— Топай, давай, грамотей, пока не схлопотал по ушам.

Караваев хотел возмутиться, но глянув на злое лицо, передумал, и, сделав несколько шагов в сторону, остановился

Мужчина тем временем прошёлся пару раз рядом с людьми с плакатами, разглядывая плакаты. Наконец, остано-вившись, он громко сказал:

—Кто тут в вашей банде старший?

Мужчина с окладистой седой бородой опустил свой плакат, и спросил:

—А в чём собственно, дело? Мы, что- то нарушаем? И почему это у нас банда?

Мужчина с портфелем подошёл близко к бородатому, ткнул ему в лицо красной корочкой удостоверения:

—Председатель совета мэрии города по этике Фастфудов Гераклит. Разрешение на эту акцию у вас есть?

—Зачем разрешение? Что у всех стоящих здесь есть разрешение? Мы вроде ничего противоправного не совершаем и даже скорее делаем благое дело,— ответил с удивлением бородатый.

—Значит, разрешения нет,— констатировал председатель по этике удовлетворённо, доставая из портфеля листы бумаги.— Тогда ваше мероприятие можно считать не санкционированным, а это означает, что каждый из участников этой акции заплатит штраф в размере ста У.Е. Будем составлять протокол, всем участникам приготовить паспорта.

Люди с плакатами загудели обиженно, опустили свои плакаты, придвинулись к чиновнику, стали спорить. Борода-тый, подняв руку, остановил людей. Когда люди замолчали, он сказал:

—Так в чём же конкретно наше нарушение? Мы, что- то античеловечное пропагандируем? Почему именно нам нужно брать какое то разрешение?— Лицо бородатого стало красным, глаз подёргивался.

—Статья 666—я, постановления мэрии о толерантности в обществе и о порядке разрешительных и запретительных мер для участников манифестаций, шествий, лекций, собраний и других акций. Давайте паспорта: неподчинение вла-стям совсем другими вам грозит санкциями,— начиная нервничать, ответил чиновник.

—И чем же мы попрали эту вашу пресловутую толерантность, хотел бы я знать?— Не успокоившись, спросил боро-датый.

—Сначала штраф — потом уже объяснения, через суд господа, через суд,— ухмыльнулся чиновник.

—Нет уж, вы всё- таки объясните мне, пожалуйста, сказал бородатый. Люди опять загудели, проходящие стали оста-навливаться, какой- то крепкий парень в спортивном костюме встрял в разговор. Подойдя к чиновнику, он плюнул ему в ноги, и сказал гнусаво:

—Ты, чё, гусь, делаешь, а? Ты, чё против честного народа буром прёшь? Зенки то открой, вокруг посмотри, чё здесь делается — какой беспредел вокруг. Тебе что жить надоело?

Бородатый успокаивающе тронул парня за плечо:

—Погодите, брат. Пусть он всё же объяснит нам про нашу не толерантность.

—Объясняй, зараза, чем мы хуже других,— согласился парень, не много успокаиваясь и поворачиваясь лицом к чи-новнику.

Тот, однако, это хорошо видно было по его поведению, совсем не струсил. Достав из кармана жвачку, он бросил в рот одну и сказал спокойно:

—Пропагандой своих идеалов, господа, вы наносите чувствительный урон психике людей других идеалов.

Толпа буквально взорвалась возмущением. Раздались крики: не уйдём… братья, будем стоять на смерть… не сда-димся… не ведают, что творят….

Чиновник быстро достал из кармана телефон и спокойно сказал в него:

—Пятый на связи, Сектор одиннадцать — бунт. Срочные действия по программе «пипл не хавает».

И минуты не прошло, как над этим участком аллеи завис вертолёт и из него по верёвке заскользили люди в масках и камуфляже. Опустившись на землю, они стали густо поливать людей слезоточивым газом, дубинками укладывая их лицом вниз. Зеваки шарахнулись от места стычки, неудержимо потянув за собой и Караваева, протащив Караваева метров пятьдесят вверх по аллее, толпа поредела, рассыпавшись по сторонам.

Народа, правда в этой части аллеи не убавилось, толпа гудела как осиный рой, двигаясь вверх и вниз. Среди этого разноплеменного многоязычного Вавилона бродили оборванные, беспризорные дети, похожие на отощавших волчат, шныряли продавцы воды, пива, пирожков, кофе, чая, бутербродов, менеджеры по набору «персонала» в зарубежные бордели привязывались к молодым женщинам. Какой-то писатель бесплатно раздавал свои книги, несколько старух стояли кучкой и утверждали, что они великие княгини Анастасии. Две «княгини» выясняли отношения, вцепившись друг другу в седые волосы.

Человек со сквозным отверстием в лысой голове и с огрызком верёвочной петли на шее, с табличкой, гласившей «Дайте, наконец, умереть», плакал навзрыд. Доморощенных лекарей и целителей, для которых не существовало ни каких не излечимых болезней, ни каких проблем связанных со здоровьем, было больше, чем проституток и гастарбай-теров вместе взятых.

Стадо клонированных баранов поедало леденцы «Минтон» из рук человека в очках и медицинском халате. Человек предлагал клонировать за плату любое животное по желанию заказчика. Тут же стояли врачи в белоснежных халатах с холёными, сытыми лицами. У одного из них на открытой волосатой груди висел невозможно большой золотой крест. По команде этого врача, остальные врачи периодически подносили мегафон ко рту и скандировали:

— Мы — Европа, а не Азия.

Нашим людям нужна Эвтаназия!

Рядом с абсолютно голой девицей, через роскошный бюст которой шла алая шёлковая лента, где золотом было вы-ведено: «Мисс Усть-Уржанск — 2007, 100% —девственница. Дорого», устроилась миссис из Англии, раздававшая гу-манитарные консервы, изготовленные в 1941 году по заказу Королевских Военно-Морских сил, а рядом бойкая дев-чушка торговала эксклюзивными экземплярами использованных презервативов от звёзд Голливуда. Перед ними пья-ные «братки» избивали ногами извивающегося под ударами их крепких ботинок, окровавленного мужчину. Немного поодаль за этим избиением наблюдала группа молодых милиционеров, лакомившихся мороженым. Чуть дальше груп-па молодых людей со спущенными брюками рукоблудствовала у расстеленного перед ними американского флага.

Караваева опять стало подташнивать. Он облизал пересохшие губы, и стал искать местечко для перекура. Пристро-ился он между бабулькой, торговавшей приворотным зельем и стариком, уверявшим, что он был лично знаком с Кага-новичем. Караваев прикурил у человека похожего на Жириновского и присел на корточки.

Мимо шли и шли люди. Прошла живописнейшая группа арабов, похожих на Бен Ладена, за ними прополз настоя-щий БТР, с развевающимся флагом СССР. У флага на крыше бронетранспортёра танцевали две полуголые девушка. На номерном знаке БТРа значилось «Вован». Люди, ругаясь, неохотно уступали дорогу металлическому зверю.

Следом шла колонна бедно одетых людей с иконами и хоругвями, за этой колонной — ещё одна с портретами по-следнего царя и его семьи с транспарантом «Нас спасёт самодержавие».

Караваев закрыл глаза и несколько минут сидел, отключившись, а когда открыл глаза, то увидел, что рядом с ним сидит худой человек маленького росточка. Мужчина, дружелюбно улыбаясь, смотрел на Караваева. Ему было далеко за пятьдесят, загорелое лицо его было всё в глубоких морщинах, но щёчки были розовые с ярко обозначенными сире-неватыми капиллярами. Одет мужчина был в клетчатый потрепанный костюм, явно ему маловатый: из коротких рука-вов пиджака торчали худые костлявые руки, под пиджаком была майка грязно серого цвета. На ногах его были стоп-танные туфли,— носков на ногах не было.

« Ещё один фрукт,— мужичок с ноготок, блин. Скорей всего алкоголик. Сейчас, небось, тоже заведёт, какую нибудь гадость»,— недружелюбно разглядывая мужчину, подумал Караваев, а мужчина, продолжая улыбаться, сказал, глядя прямо в глаза Караваева старческим тенорком:

—Когда я служил в Сахартресте,

Имел в месяц «штуку двести».

Носил брюки в полосочку,

Но проворовался в «досочку».

Гражданин, позвольте папиросочку.

Караваев невольно рассмеялся, и, протягивая пачку сигарет мужчин сказал:

—Когда я служил в этом же тресте, там таких денег не платили. Так бы и сказал, по человечески, что курить хочешь, без этих, знаешь, подходов со стихами, прибаутками. Или у вас здесь так принято?

Взяв дрожащей рукой сигарету из пачки, и, прикурив от сигареты Караваева, мужчина приложил руку к сердцу и сказал:

—Премного вам благодарен. За стихи простите. Привычка. Тридцать лет на сцене оставляют, какие -то следы.

—Артист что ли?

—Что- то в этом роде. А вы, по всему, из вновь поступивших в наши чудесные по своей лукавости и гнусности места?

—А, что, заметно? На лице у меня написано или одежда выдаёт?

—Глаза, сударь, глаза. Они у вас ещё не погасшие. Плёнкой равнодушия и безысходности не заросли еще. Есть в ва-ших глазах томление наивности и огонёк любви к жизни пока мерцает. Но если вы (он показал рукой на аллею), по этой Голгофе до конца дойдёте, есть большая вероятность, что они погаснут, раньше времени.—

Глаза,— пожал плечами Караваев.— Причём здесь глаза? Ты, что по глазам читаешь?

—Глаза — зеркало души,— серьёзно ответил мужчина.— Это у детей особенно заметно. Обращали вы внимание, какой в детских глазах небесный свет, когда они улыбаются или грустят? Или как они пытливо смотрят своими ясными глазами в глаза взрослых, будто хотят прочитать их мысли…

—Это я понимаю, про детей, это каждый человек замечал,— ответил Караваев, и, усмехнувшись, спросил,— А ты случайно не очередной суггестолог с харизматологом в одном флаконе?

Их глаза встретились, и Караваева, будто током ударило, такая тоска и боль застыла в глазах этого человека. Кара-ваеву стало как то неуютно и стыдно.

—Ну, что вы! Куда мне до таких вершин. Я человек из прошлого и без прошлого… теперь. Мне, кажется, что меня в машине времени закинули в это будущее ставшее моим страшным настоящим. Одно только радует меня (как это ни абсурдно!), что время здесь бежит быстрее, чем там в моем прошлом. Это меня радует, потому что жизнь моя идёт к концу, и чем быстрее она туда придёт, тем для меня лучше. Покончить счёты с жизнью я не могу: это грех, а я в жизни своей и так, ох, как много нагрешил, и ещё такое страшное на себя взять не могу, хотя мысли такие посещают, да, по-сещают. Но знаете, (лицо мужчины оживилось), меня бы больше устроило, если бы меня закинули в глубокое прошлое, куда нибудь в Средние Века или ещё куда дальше. Я даже не возражал бы, если бы меня закинуло, скажем, в 1936-ой год в гитлеровскую Германию! Не очень весёлые времена, конечно, но там, у честного человека всё же был выбор: или ты с людьми или с антилюдьми. Я бы, конечно же, стал на сторону антифашистов. Пусть опасности, пусть смерть страш-ная,— зато борьба! и цель великая: изничтожить изуверов и извергов восставших против всего человечества. За это и погибнуть дело святое! К сожалению, это не возможно,— доживать свою жалкую жизнь придётся здесь. И таких, изви-ните за сравнение, «выкидышей» попавших в светлое будущее, в котором всё так лукаво, такое устроено хитросплете-ние из пустых слов, которые выдаются за здравые размышления, такая создана атмосфера разлада, непонимания кор-невых смыслов, целей, устремлений, действий, поступков — здесь великое множество. Вот они (он опять указал рукой на толпу на аллее), обречённые исчезнуть, как вид, вид слабый, уступающий место под солнцем виду новому, захваты-вающего жизненное пространство без всяких сантиментов, не знающих слов гуманизм и этика… такой вот дарвинизм, коллега.

—Чего это ты меня в коллеги записываешь? У меня умирать поскорее, никакого желания нет,— раздражённо сказал Караваев.

Мужчина посмотрел на Караваева продолжительным грустным взглядом:

—А это от вашего желания не зависит. Ваше мнение уже никого не интересует. Вы задействованы в необратимом процессе. Управляемая эволюция — беспощадна! Когда алчные и злобные мизантропы берутся за управление Миром, они неминуемо приведут этот мир к гибели.

—Значит, я уже, по-твоему, мертвец?— спросил Караваев.

—Вы бесприютный атом, бесцельно носящийся в пространстве. А поскольку все атомы теперь заряжены отрица-тельно, а одинаково заряжённые частицы, как известно, не притягиваются, то соединится в молекулы единения, еди-нодушия и общности — вы и остальные атомы лишены возможности, а это значит, что рано или поздно вас унесёт к звёздам, где вы станете пылью. Понимаете меня?

—Страшные картины рисуешь, артист. Сдается мне, что это у тебя от твоего личного настроя. Жизнь, между прочим, всегда побеждает и сквозь асфальт трава прорастает. Ты этого никогда не замечал?— ответил Караваев.

—Траве, как всему на этом свете время нужно, что бы какое- то действие произвести,— сказал мужчина, тяжело поднявшись.— Благодарю за сигарету. Глаза у вас хорошие, оттого и поговорить с вами решился, хотя, кажется, на-прасно я это сделал: ваши мысли, где-то витают далеко отсюда. Тем не менее, хочу пожелать вам удачи. Прощайте, дружище.

Мужчина, прихрамывая, вклинился в толпу, а Караваем посидев ещё немного, оставил на земле книгу, которую ему всучил писатель и продолжил свой путь. У него разболелась голова, жажда стала нестерпимой.

Обойдя смуглого человечка, ходившего босиком по раскалённым углям, а за ним такого же смуглого человечка, си-девшего на мусорном контейнере в позе лотоса, он остановился: на пятачке, вокруг которого стояла плотная масса лю-дей, происходило нечто необычайное. Действие снималось телевизионщиками. В центре пятачка стояли два столика. На одном стояла большая клетка со снующими мышами, а на другом напитки, кетчупы и большая ваза с чипсами. Из толпы, поощряемый криками, вышел модно одетый парень и подошёл к столикам.

Вертлявый чернокожий ведущий объявил в микрофон:

— Ну, наконец-то! Ну, наконец-то, у нас появился первый смельчак. Долго же нам пришлось ждать. Я уже было, сам думал сделать это, но я, ребята, вегетарианец, на самом-то деле. Надеюсь, что сегодня очередной рекорд Гиннеса на-конец-то падёт. Напоминаю, что прошлый рекорд — это двадцать одна мышь, съеденная за три минуты и две секунды, принадлежит гражданину Грузии Драчилу Набзделашвили. Ну, что, парень, ты готов? Выпей пивка для смелости, лиха беда — начало, может тебя ещё понравится. Ну, поехали?

Парень с глупой улыбкой на лице достал из клетки за хвост извивающуюся мышь, широко раскрыл рот, но вдруг вы-кинул мышь в завизжавшую толпу и, закрыв рот ладонью, позеленев, стал быстро выбираться из толпы: на лице его было страдальческое выражение.

Толпа захохотала. Ведущий, тоже посмеявшись, сказал:

— Позор человечеству. Люди совсем аппетит к жизни потеряли. Одни слабаки остались, на самом-то деле. Ну, есть ещё желающие? Смелей, смелей, господа — это же всего лишь мышки, на самом- то деле.

Ещё множество претендентов подходили к стойке, но и с ними происходило тоже, что и с первым смельчаком. На-конец, к столам подошёл прыщавый юнец в майке с портретом Че Гевары и серьгой в носу. Немного помявшись, он попил пива и под одобрительные крики толпы, ведущей хором счёт съеденным мышам, проглотил без остановок два-дцать четыре мыши, запил кетчупом из бутылки, рыгнул громко и, победно выкинув руки вверх, заплясал в экстазе. Зрители бросились обнимать и поздравлять победителя.

Караваев, сдержав очередной рвотный позыв, двинулся дальше. Ему хотелось пить нестерпимо, а мимо как назло бегали торговцы напитками, не позволяя забыть о жажде. Остановившись, он на глаз прикинул оставшееся до отеля расстояние и пришёл к выводу, что прошёл уже половину пути.

— Дело движется, — подумал он, сам себя, успокаивая, — потерпи ещё немного, Тимофеич. Если всё выгорит — от-моешься в ванной, отоспишься и забудешь про этот сумасшедший день и этот бардак. Запрёшься у себя в номере, и три недели никуда носа не будешь высовывать, чтобы всей этой гадости больше не видеть.

Караваев пошёл живее, стараясь поменьше обращать внимание на шумевшее вокруг него людское море. Снующие вокруг распространители рекламных листков и брошюр впихивали всем свою продукцию. Караваев волей-неволей то-же брал эти разноцветные листки и как все тут же их выкидывал.

Остановился он около двух не молодых деревенского вида женщин в ситцевых платьях с застиранными платками на головах. Женщины уверяли, что с 1991 года питаются только землёй и тут же демонстрировали свои необычайные спо-собности, поедая землю деревянными ложками из стоящей перед ними корзины с землёй.

Караваев с любопытством заглянул в корзину — земля по виду была обычным чернозёмом, от неё исходила про-хлада и дух прелой листвы.

— Попробуй, сынок, попробуй, — сказала одна из женщин, — земля-матушка, она всех прокормит. Землицы у нас много — на всех хватит. Только привыкнуть надо. Мы с Фросей-то, с подругой моей, привыкли. Едим и, видишь, — жи-вы.

— Я возьму? — помявшись, спросил Караваев, подумав, что прохладная земля притупит жажду, ставшую уже не-стерпимой.

— Бери, сынок, бери, — закивали головами женщины.

Караваев тремя пальцами взял малюсенькую щепотку земли, поднёс её ко рту, помялся немного, потом всё же по-ложил землю в рот, но тут же выплюнул её в сторону.

— Нет, не могу, — сказал он женщинам, отплёвываясь и улыбаясь страдальчески.

— Это ничего, — сказала другая женщина, — по-первах, оно непривычно, конечно, и неприятно, а потом привыка-ешь и ешь с удовольствием. Лесная земличка особливо хороша, я её люблю, а Фрося, та больше речную любит.

Караваев попрощался с женщинами и пошёл дальше. Оттуда куда он шёл, явственно доносилась музыкальная раз-ноголосица, неблагозвучная мешанина сразу нескольких мелодий, исполняемых сразу несколькими оркестрами. Это звучание напомнило ему атмосферу далёких майских и ноябрьских праздников. К радости Караваева идти стало легче и спокойней, потому что людей стало меньше. Солнце тоже меньше стало печь — дело шло к вечеру.

Аллея сузилась, звуки музыки усилились и, вскоре Караваев вышел на прямоугольную площадку, где было царство музыки.

Большой эстрадный оркестр, все музыканты которого были одеты в железнодорожную форму, наяривал «Рио-Риту». На нотных пультах было написано «Биг - Бенд профсоюза железнодорожников СССР, узловой станции Баладжа-ры Закавказской железной дороги». Рядом с железнодорожниками играл большой духовой оркестр Краснознамённого Тихоокеанского флота. Морячки-пенсионеры играли «По долинам и по взгорьям». Напротив них хор пенсионеров раке-тодрома «Байконур» тосковал о снящейся им траве у дома. Хор рецидивистов с лицами туберкулёзников наводил тоску песней «Гори, гори, моя звезда». У солиста был необычайно высокий проникновенный тенор.

Караваева удивило то, что оркестры не мешали друг другу. Как только он переходил от одного оркестра к другому, звучание предыдущего оркестра пропадало.

— Чудеса продолжаются, — с раздражением подумал он, — поскорей бы мне выбраться из этой расчудесной сказ-ки.

Дальше несколько десятков гитаристов терзали свои гитары. Надувая щеки, работали одиночки-саксофонисты, тру-бачи, тромбонисты, кларнетисты. Были баянисты, аккордеонисты, оркестр слепых бандуристов, большой казачий хор, таджикский и молдавский ансамбли, оркестр ударных инструментов из Танзании, рок-группы, реперы, бубнившие ре-чёвки, певицы и певцы с оперными голосами, камерные ансамбли, солисты-скрипачи и виолончелисты, джазовые ан-самбли.

Были ещё акробаты, жонглёры, фокусники, факиры, молодёжь, исполняющая сложнейшие танцевально-акробатические па. Несколько тучных женщин трясли жирами, исполняя танец живота. В самом конце площадки на табурете сидел пожилой баянист, перед которым на земле лежала старая пограничная фуражка, почти доверху напол-ненная сторублёвками.

Баянист шпарил лезгинку. Рубашка его насквозь была мокрая от пота. Перед ним стояли семь красивых девушек-горянок, юных, не старше семнадцати лет, статных, с изумительно белыми чистыми лицами. Все они были в длинных чёрных платьях и шёлковых платках на голове. На поясе у каждой было что-то вроде увесистого патронташа, перепле-тённого разноцветными проводами.

Как только баянист заканчивал играть и доставал платок, чтобы обтереть пот с лица, какая нибудь из де-вушек бросала в фуражку баяниста очередную сторублёвку, и баянист вновь заводил лезгинку. Девушки не танцевали, никаких эмоций не было на их прекрасных, грустных лицах. Они стояли молча и задумчиво смот-рели на баяниста. Здесь было свободно, толчеи не было и Караваев, прикурив у отдыхающего балалаечника, стал рядом со стариком, в руках которого был лоток. На лотке у него были уложены шоколадки, жвачки, ле-денцы, сигареты, сухарики.

Старик наклонился к Караваеву, кивнул головой в сторону горянок.

— Шахидки, — прошептал он.— Уже час Васю-баяниста терзают лезгинкой этой. Повезло Васе. Они ему уже пять, наверное, его пенсий в фуражку накидали.

Караваев удивился:

— Шахидки, говоришь? Как это может быть?

— Шахидки, — подтвердил старик, — они здесь каждый день пасутся. Видал пояса? Вот ОНО самое в поясах этих, разумеешь?

— Ерунда какая-то! Все знают, что это шахидки, и никто ничего не предпринимает? А если они на кнопки нажмут, догадываетесь, что здесь будет? — не поверил Караваев.

— А что предпринять можно? — пожал плечами старик.— В том-то и дело, что кнопочки у них, вот люди и боятся. Никто не знает, как они сюда просачиваются, но они каждый день здесь появляются. Тут недавно один майор отстав-ной из «афганцев»,- он тут охраной заведует,- решил с ними мирком да ладком поговорить. Сказал девчонкам, мол, очень прошу не смущать народ. Нечего, мол, стращать людей, снимите пояса, да и ходите, как все, слово офицера даю – никто вас не тронет. А они: ближе подойдёшь — замкнём контакты. С такими, как ты у нас разговора не будет, гяур. Мы сами знаем, где нам ходить, мол, и как ходить. Вот так вот. Да я и сам как-то с ними говорил — они мои клиенты постоянные. «Сникерсы» у меня покупают, они ж девчонки ещё, им сладенького хочется и в куклы- то они еще не наи-грались, наверное. Я сынок в войну «Юнкерсы» сбивал, теперь «Сникерсы» продаю. (Старик засмеялся собственному каламбуру). Внучке помочь надо. Она в институте учится. Так вот, говорил я вон с той в белом платке, она, видать, стар-шая у них. Она меня уверила, что ничего здесь взрывать здесь не собираются. Мол, есть, сказала, у нас цели поваж-нее. Мы, говорит, сюда за батарейками приходим, нам, говорит, всегда свежие батарейки нужны, чтобы ненароком осечки у нас в решающий момент не произошло. А вас, говорит, чего взрывать несчастных? Так и сказала: несчастных, представляешь? Мы, говорит, знаем, кого взрывать, (старик понизил голос), да, здесь нет такого человека, который бы не знал, что они отель намылились взорвать! Меня, понимаешь, то, что она нас всех несчастными назвала,— задело очень! Не выдержал я и говорю ей: зачем вам всё это? Молодые, красивые, здоровые, вам бы детей растить, хозяйка-ми в своём доме жить. Это же грех, какой, себя убивать! Аллах ваш, говорю, вряд ли такое одобряет. А она, мне отве-чает: война, говорит, идёт, старик, война! А мы, как раз, воины Аллаха, его невесты, и, как сделаем мы своё правое де-ло, так, говорит, на небеса, да и в рай сразу попадём. У вас, говорит, тоже свои шахиды были, когда вы с фашистами бились. Тот же Гастелло, например, говорит, и не один он, говорит,— таких лётчиков человек триста было, а может да-же и больше. А Александр Матросов? У вас немало было таких Матросовых. Как думаешь, старик, спрашивает, Гастел-ло с Матросовым в ад или в рай попали? Мучеников за правое дело, говорит, что ваш Бог, что наш — к себе в рай при-зывает. Только, говорит, Матросовы, Карбышевы и Космодемьянские перевелись у вас, а значит, и победить вас теперь можно. И победим, говорит, непременно победим. Вот ты, говорит, седой старик, воевал, наверное, а вот здесь с боль-ными ногами на этой помойке торгуешь. Что это за дети такие у вас, что старость не уважают? Почему не хотят тебя обеспечить, чтобы ты жизнь свою завершил достойно? Мужики ваши здесь на рынке бельём женским торгуют, пьют, в женские одежды рядятся, дети бегают голодные, а девчонок ваших, говорит, их больше всего мне жалко,- уроды вся-кие их портят и братья за них не вступаются. Значит, говорит, ослабели вы, а ослабленных, бьют, говорит…

Обиделся я. Сын у меня в Афгане погиб. Погиб, свой взвод спасая. Мог не пойти туда, но пошёл. Внучке моей — его дочери месяц всего-то был, когда он погиб. Теперь вот правнук у меня. Внучка в институте учится и на двух работах вка-лывает. Муж у неё инвалид, но без дела не сидит, на компьютере работает дома. Ну, и я подсобляю семье, никто меня не гонит работать. А чего сидеть на печи, коли ноги ещё бегают? Я до Берлина дошёл в войну. Все вражьи пули и оскол-ки мимо меня пролетели, Николай Угодничек уберёг, да Бог здоровья дал и долгих лет жизни. Неверно это судить обо всём нашем народе, сказал я этой горянке, только на здешний люд глядя. Народ никак в себя прийти не может, так его огорошили. Какое же тут единомыслие быть может, когда такой раздрай, да совращение народа произошло? Не вечно так будет, обязательно очнётся народ! Было уже такое лет четыреста тому назад: смута, разъединение, смущение. За-стыдился народ своей немощи! Застыдился и ожил, защитил себя и Родину.

Говорю ей, — это мы ещё посмотрим, кто ослабел, когда дело до большой драки дойдёт, когда народу не под при-казами нужно будет на чужой земле погибать, не знамо за, что, а свой дом и своих детей защищать. Ты мне, говорю, примеры исторические приводишь, ну и я тебе приведу! Смогли фашисты Ленинград, Сталинград Москву взять? Под Курском под зад получили, под Севастополем, под Брестом, под Одессой. Нигде, говорю, им покою не было, потому что народ дом свой защищал, Родину. Цель была большая: побить врага и изгнать. Чем, говорю, для фашистов эта вой-на кончилась, ты знаешь. Могу ещё Поле Куликово вспомнить, Александра Невского, Жукова, Нахимова с Ушаковым, Суворова с Кутузовым, Дмитрия Донского опять, так для примера, Минина с Пожарским…

Думал — разозлится она. Нет, не разозлилась, говорит, таких, как ты, старик, всё меньше и меньше остаётся. Сейчас у вас всё больше расслабленных, и веру свою предавших много, а значит, эти, которые, веру своего народа предают, уже не ваш народ, они драться не будут. У них другие Боги. Им этого не нужно, эти свою шкуру спасать будут.

Смотрю на неё — вроде не в себе она: бледная, глаза печальные. Говорю, дочка, что же командиры ваши с жёнами, да с детьми в шахиды не отправляются, коли, рай вам обещан за смерть других людей? Грустно так ответила, мол, не знаю насчёт командиров, у каждого своё дело. Потом помолчала, сама чуть не плачет, что хорошего на этом свете, старик, говорит, ничего я хорошего на этом свете не вижу. Потом сказала: всё— не хочу больше говорить. Иди, говорит, старик. Вижу, нервничает она сильно,- я и ушёл.

Старик опять понизил голос:

— Поговаривают здесь, что большая бойня затевается. Отель они хотят грохнуть, там скоро этот, как его, саммит со-берётся, ну, съедутся со всего света президенты, министры, аферисты и олигархи. Соберутся решать, как нас дальше душить. А девушки эти,- шахидки,— разведчицы, они здесь разнюхивают, что к чему. У них и телефоны у всех есть. Зво-нят постоянно куда-то, на своём языке говорят. Если взорвут отель, большое кладбище здесь будет. Это, конечно, не Нью-Йоркские небоскрёбы, но всё же шестьдесят девять этажей.

— Весело у вас тут, — сказал Караваев, покачав головой.

—Куда как весело, — Ответил старик, поглядывая на шахидок.

— А воды у вас испить где-нибудь можно?- спросил Караваев у старика и, узнав, что вода есть в общественном туа-лете, но вход в общественный туалет платный, попрощался со словоохотливым стариком и пошёл, несколько раз огля-нувшись на шахидок, которые так и стояли перед баянистом, выполняющим их музыкальный заказ.

Толпа совсем поредела. Караваев постоял немного у импровизированного ринга: внутри квадрата, образованного вбитыми по углам кольями, обвязанными канатами, бились окровавленные боксёры. Потеющий коротышка с пухлой пачкой денег в руке принимал ставки от немногочисленных зрителей.

— Бардак, — в который раз резюмировал Караваев и, отмахнувшись от двух женщин, которые стали навязывать ему красочные брошюры религиозного содержания, пошёл дальше.

(продолжение следует)

СТРАШНЫЙ СОН, ИЛИ СМЕРТЬ ИВАНА КАРАВАЕВА.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Он вошёл в часть аллеи, которую занимали старьёвщики. Прилавками им служили газеты, картон, плёнка, тряпки, ящики. У некоторых товар лежал прямо на растрескавшемся асфальте. Торговали кто чем: старыми книгами, ношеной одеждой и обувью, инструментами, сантехникой, кассетами, посудой, поделками из дерева, цветами в горшках, садо-во-огородным инвентарём, гвоздями, велосипедами, рыболовными снастями, автодеталями, радиоприёмниками — одним словом, это была обычная обширная барахолка, на которой торговали подержанными вещами.

Внимание Караваева привлёк колоритный старик в застиранной и отглаженной гимнастёрке с белоснежным чис-тейшим воротничком. На груди старика выделялся внушительный ряд орденских планок. Старик сидел на раскладном стульчике, старинного покроя, армейские галифе были заправлены в начищенные до блеска кожаные сапоги; старик был гладко выбрит, на голове его был симпатичный ёжик жёстких седых волос, который был ему очень к лицу и моло-дил его. У Караваева возникло ощущение, будто старик лишь минуту назад вышел из парикмахерской. Голубые глаза старика были необычайно спокойны. Караваев подошёл поближе.

Ассортимент товаров старика не отличался разнообразием и даже был странным. На газетах лежали несколько фо-нариков, старый дипломат, в который были вделаны лампочки, рычажки, переключатели, две маски для подводного плавания, множество авторучек, отвёртки с индикаторами, которыми проверяют наличие тока в сети, книги в само-дельных переплётах и коробочки из-под ювелирных изделий.

—Интересуешься, или как? — спросил старик, когда Караваев поднял глаза от «прилавка».

Их глаза встретились, и спокойные выразительные глаза старика словно пробуравили Караваева. Караваев почему-то занервничал, захотел уйти без обьяснений, но не ушёл, и помимо воли ответил:

— Да, так — смотрю.

— Смотреть никому не запрещается, милок, — сказал на это старик и глаза его засмеялись, хотя лицо оставалось серьёзным, — да только смотреть тоже нужно уметь. Хотя на некоторые вещи лучше не смотреть вовсе, чтобы душу не смущать. Лучше отвернуться в этом случае, чтобы ЕМУ не потворствовать. Смотреть можно по-разному. Смотреть и ви-деть — это разные вещи. Можно смотреть и видеть, что тебе предлагают, но не видеть чем это на самом деле является, и, что за этим последует для тебя, коли прельстишься увиденным.
Текст взят с http://www.lit-bit.narod.ru/