Она
встретила его улыбкой, протянула ему руку и он горячо пожал ее. Рука мисс
Грилл, показалось ему, дрожала, но черты были покойны. Затем он сел к столу,
на котором, как и прежде, лежало раскрытым старинное издание Боярда.
Мистер Принс сказал:
- Вы не пошли взглянуть на удивительных конькобежцев.
Она сказала:
- Я вижу их каждый день. Сегодня мне снег помешал. Но это правда
чудесно. Большей ловкости и грации и представить себе невозможно.
Он хотел извиниться за внезапность своего отъезда и долгое отсутствие,
но не знал, как приступиться к делу. Она пришла ему на выручку. Она сказала:
- Вас не было дольше обычного... на наших репетициях. Мы правда уже
хорошо разучили роли. Но отсутствие ваше было замечено... кое-кем. Особенно
скучал по вас лорд Сом. Он каждое утро допытывался у его преподобия, как ему
думается: не объявитесь ли вы нынче?
Алджернон:
- И что же его преподобие?
Моргана:
- Он обычно отвечал: "Будем надеяться". Но однажды утром выразился
определенней.
Алджернон:
- Как именно?
Моргана:
- Не знаю, право, и говорить ли вам.
Алджернон:
- О, скажите, прошу вас!
Моргана:
- Он сказал: "Надежды мало". "Но какая, однако же, вероятность?" -
спросил лорд Сом. "Единица против семи", - сказал отец Опимиан. "Да не может
этого быть, - сказал тут лорд Сом, - у нас же целый греческий хор против
семи его весталок". Но отец Опимиан сказал: "По мне надежда зависит не от
одного только соотношения чисел".
Алджернон:
- Он бы мог сказать больше, что касается до соотношения чисел.
Моргана:
- Он бы мог сказать больше, что семь перевешивают единицу.
Алджернон:
- Зачем бы он стал это говорить?
Моргана:
- Однако ж было б слишком лестно для единицы и утверждать, что
соотношение равно.
Алджернон:
- Ну а что до соотношения отсутствующего с кем-то иным на чаше весов?
Моргана:
- Единица против единицы обещает, по крайней мере, более равное
соотношение.
Алджернон:
- Это плохо. О, простите мне, пожалуйста.
Моргана:
- Вам простить? Но что?
Алджернон:
- Я хотел бы сказать, но я не знаю, как это сделать, чтоб не
показалось, будто я допускаю то, чего я допускать не вправе, и значит, я
вдвойне должен просить у вас прощения.
Моргана:
- А если я догадываюсь, что хотели бы вы сказать, и скажу это вместо
вас?
Алджернон:
- Вы бесконечно облегчите мою задачу, если только вы верно
догадываетесь.
Моргана:
- Вы можете начать вместе с Ахиллом:
Мой разум помутился / бурлящий. Дно я разглядеть не в силах {Троил и
Крессида, акт 3, сц. 3. (Примеч. автора) {199}.}.
Алджернон:
- По-моему, я кое-что уже вижу все-таки.
Моргана:
- Дальше вы можете сказать: я живу зачарованной жизнью. Я подвергся
было опасности разрушить чары; они вновь семикратной цепью опутали меня; я
подвергся было опасности поддаться иному притяженью; я сделал лишний шаг, я
чуть было этого не объявил; я не знаю теперь, как мне достойно ретироваться.
Алджернон:
- Ах, нет-нет; только не так.
Моргана:
- Тогда вы можете сказать нечто третье; но, пока я еще не произнесла
это вместо вас, обещайтесь не отвечать, слышите - ни звука; и не
возвращаться к предмету разговора четырежды семь дней. Но вы колеблетесь...
Алджернон:
- Кажется, будто сама судьба моя качается на чаше весов.
Моргана:
- Вы должны дать обещание, как я попросила.
Алджернон:
- Да, обещаю вам.
Моргана:
- Стало быть, повторите все, слово в слово.
Алджернон:
- Слушать вас молча; не отвечать ни звука; не возвращаться к предмету
разговора четырежды семь дней.
Моргана:
- Тогда вы можете сказать: я влюбился; весьма неразумно (тут он было
вскрикнул, но она приложила палец к губам) - весьма неразумно; но что
поделать? Боюсь, мне придется покориться судьбе. Я попытаюсь преодолеть все
препятствия. Если смогу, я предложу руку той, кому отдано мое сердце. И все
это я сделаю через четырежды семь дней. Тогда или никогда.
Она снова приложила палец к губам и вышла из комнаты; но перед тем
показала ему отмеченное место на открытой странице "Влюбленного Роланда". Он
не успел опомниться, как она уже ушла. Но он взял книгу и прочитал указанное
место. То было продолжение приключений Роланда в очарованном лесу; La
Penitenza {раскаяние (ит.).} преследует, гонит, подхлестывает его, а сам он,
в свою очередь, преследует фата-моргану по скалистым горам, продираясь
сквозь колючие заросли.
Cosi diceva. Con molta roina
Sempre seguia Morgana il cavalliero:
Fiacca ogni bronco ed ogni mala spina,
Lasciando dietro a se largo il sentiero:
Ed a la Fata molto s'avicina
E gia d'averla presa e il suo pensiero:
Ma quel pensiero e ben fallace e vano,
Pero che pressa anchor scappa di mano.
О quante volte gli dette di piglio,
Hora ne' panni ed hor nella persona:
Ma il vestimento, ch,e bianco e vermiglio,
Ne la speranza presto l'abbandona:
Pur una fiata rivoltando il ciglio,
Corne Dio volse e la ventura bona,
Volgendo il viso quella Fata al
Conte Ei ben la prese al zuffo ne la fronte.
Allor cangiosse il tempo, e l'aria scura
Divenne chiara, e il ciel tutto sereno,
E l'aspro monte si fece pianura;
E dove prima fu di spine pieno,
Se coperse de fiori e de verdura:
E 'l flagellar dell' altra venne meno:
La quai, con miglior viso che non suole.
Verso del Conte usava tal parole.
Attenti, cavalliero, a quella chioma... {*}
{* Боярдо. Влюбленный Роланд, 1, 2, песнь 9.
Заговорило в нем раскаянье. Поспешна
Он бросился вослед, в погоню за Морганой,
Отбрасывая ветви, травы, безутешный,
Бежал, минуя заросли кустов, поляны.
Порой казалось - рядышком она, утешно
Он мнил, что схватит тотчас, в сей же миг, но странно:
Лишь руку простирал - Моргана ускользала
И вновь к вершине легче прежнего бежала.
Касался столько раз трепещущей рукою
Он стана легкого, девической одежды,
Но Фата с ловкостью почти что плутовскою
Вновь ускользала, исчезая, как и прежде.
Но вдруг воздела очи к небесам с мольбою,
Как Бог того хотел, - и вмиг сбылись надежды:
Моргана обернулась - граф наудалую
Схватил могучею рукою прядь златую.
В одно мгновенье изменилася картина:
Чудесным светом озарилась вся округа,
На месте гор крутых раскинулась равнина,
Где ветви терна были сплетены друг с другом,
Там изумрудный луг волнуется в низине,
Покой повсюду воцарился, стихла мука,
И Фата, просияв и графа озирая,
Так молвила ему, светясь, как неземная:
"Будь осторожней, кавалер, с огнистым даром..."
Первые две книги поэмы были опубликованы в 1486 году. Первое полное
издание вышло в 1495-м.
Венецианское издание 1544 года, из которого я цитировал этот пассаж и
предшествующий - в главе XX, - пятнадцатое и последнее полное итальянское
издание. Оригинал был заменен Pifacciamenti [переделка (ит.)] Берни и
Доменичи {200}. Мистер Паниззи оказал литературе большую услугу, переиздав
оригинал. Он сличил все доступные ему издания. Verum opere in longo fas est
obrepere somnum [Хоть я не грех ненадолго соснуть в столь длинной поэме
(лат.)] {201}. Образцом он избрал, полагаю, - увы - миланское издание 1539
года. При всем своем тщании он не заметил страшного искажения в последнем
стансе, который во всех изданиях, кроме миланского, читается так:
Mentre ch'io canto, ahime Dio redentore,
Veggio l'Italia lutta a fiamma e a foco,
Per questi Galli, che con gran furore
Vengon per disertar non so che loco.
Pero vi lascio in questo vano amore
Di Fiordespina ardente a poco a poco:
Un altra fianta, se mi fia concesso,
Racconterovi il tutto per espresso.
Когда пою, о Небо, помоги! Италия моя в огне войны -
Я вижу, как беснуются враги,
Все разрушают, ярости полны.
Не жди любви, но чувства береги,
Грядущим мирным дням они нужны.
Когда-нибудь, коль Рок благоволит,
Вновь песнь Фиодеспины прозвучит.
Миланское издание 1539 года было перепечаткой издания 1513 года, того
самого года, когда французы при Людовике XII вновь захватили Милан. В
миланских изданиях valore читается, как furore [мужество, доблесть; гнев,
ярость (ит.)].
Без сомнения, лишь из почтения к завоевателям печатник 1513 года
предпринял эту замену. Французы при Карле VIII захватили Италию в сентябре
1494 года, и ужас, в который повергло Боярда их вторжение, не только пресек
его работу над поэмой, но и самое жизнь, привел к безвременному концу. Он
умер в декабре 1494 года. Замена одного слова чуть ли не в комплимент
превращает выражение живейшего презренья. (Примеч. автора).}
"Значит, она знала, что я приду, - сказал сам себе наш молодой человек.
- Открыла книгу на этом месте, чтобы книга сказала мне вместо нее -
"выбирай: любовь или горькие сожаления". Четырежды семь дней? Это чтобы
рождественские торжества прошли спокойно. Срок истекает на крещение. В
старинной поэзии любовь поверяли семью годами: Семь долгих лет служил тебе,
прекраснейшая, И за семь долгих лет презренье лишь обрел.. {202}
Но здесь, быть может, все наоборот. Она опасалась, как бы ее самое не
стали испытывать семь лет; и не без причины. И чего мне ждать по прошествии
этих четырежды семи дней? О, я по глазам ее вижу, да и книга говорит о том
же, - меня ждут горькие сожаления, и третьего случая уж не будет. Она не
вовсе равнодушна к лорду Сому. Она считает, что он отдаляется от нее, и на
двадцать девятый день, а то и раньше, она попробует его вернуть. Разумеется,
это ей удастся. Какая соперница против нее устоит? Если власть ее над лордом
и стала слабей, то только потому, что она сама так распорядилась. Стоит ей
пожелать, и он снова будет ее рабом. Двадцать восемь дней! Двадцать восемь
дней сомнений и терзаний!" И мистер Принс встал и вышел в парк и побрел не
по расчищенной тропке, но увязая по колено в снегу. Из задумчивости его
вывела яма, в которую он провалился по самые плечи. С трудом он выкарабкался
из-под снега и направил свои стопы уже к дому, рассуждая о том, что даже и
при самых горьких превратностях любви сухое платье и добрый огонь в камине
все же лучше снежной ямы.
ГЛАВА XXV
ГАРРИ И ДОРОТИ
????????? ?? ???????? ??? ?????? ????????.
Тою порой женихи в потемневшей палате шумели,
Споря о том, кто из них предпочтен Пенелопою будет {203}.
Гомер. Одиссея
Гарри Плющ, доставляя в Башню дары полей и лесов, всякий раз
пользовался случаем и постепенно представил сестрам всех своих шестерых юных
друзей, объяснив им предварительно, чтобы и помышлять не смели о мисс
Дороти; каковое повеление, при естественном порочном ходе вещей могло бы
повести к обратному результату и навлечь на Гарри множество неприятных
хлопот. Этого, однако же, не случилось. "Вся потеха", как уже сказал Гарри
его преподобию, была в том, что каждый из друзей решительно отличал
какую-нибудь из семи весталок. Правда, они не шли далее весьма внятных
намеков. Объясниться, сделать предложение ни один не отважился. Предоставя
Гарри завоевывать мисс Дороти, они полагали двинуться по его стопам, когда
он достигнет успеха.
К тому же каждый заручился прорицаньем хорошенькой цыганки (соединив
ладонь ее с шиллингом на счастье), что прекрасная девушка, в которую он
влюблен, тоже его любит и пойдет за него замуж не позже, чем через год. И
все радовались ожиданьем.
А Гарри неустанно шел к своей цели, благо никто не мешал ему ее
преследовать; ибо Дороти всегда выслушивала его милостиво, хоть и не
отступала от первоначального своего ответа, что она и сестры не хотят
разлучиться друг с дружкой и с молодым хозяином.
Сестры не придавали значения отлучкам мистера Принса; ибо всякий раз,
возвращаясь, он, кажется, не мог нарадоваться тому, что вновь очутился дома.
Однажды, покуда мистер Принс был в Усадьбе, вразумляясь "Влюбленным
Роландом", Гарри, счастливо застав мисс Дороти одну, как всегда, горячо
говорил о своих мечтаньях и выслушан был тоже как всегда, с той разницей,
что удовольствие, доставляемое ему его речами, а ей - слушаньем их, все
более возрастало. Обоим все более нравилось "играть невинностью любви"
{204}. И хоть с уст Дороти неизменно сходило - "нет", он читал "да" у ней во
взоре.
Гарри:
- Ладно, мисс Дороти, вот вы с сестрицами не желаете бросать молодого
хозяина, а вдруг кто-то у вас его отберет, что вы тогда-то скажете?
Дороти:
- Да что вы это такое вообразили, мастер Гарри?
Гарри:
- Ну, а вдруг он женится, мисс Дороти?
Дороти:
- Женится?!
Гарри:
- Как вам понравится, если в Башне станет жить благородная леди и на
вас будет смотреть как на свою собственность, а?
Дороти:
- Откровенно сказать, мне это вовсе не понравится. Да отчего же эдакие
вещи приходят вам в голову?
Гарри:
- Вы знаете, где он сейчас?
Дороти:
- У помещика Грилла, разучивает пьесу к рождеству.
Гарри:
- А у помещика Грилла племянница редкой красоты и богатая несметно.
Дороти:
- Была она у нас тут, племянница помещика Грилла, и мы с сестрицами ее
хорошо разглядели. Очень милая барышня; но он редких красавиц и несметно
богатых уж понавидался. Красавицы ему ни к чему, а богатство их ему не
надобно; нет, не станет он менять свою жизнь.
Гарри:
- Ах, мисс Дороти! Не знаете вы, что такое любовь! Она вырывает
человека прямо с корнем, как буря все равно.
Дороти:
- И с вами, например, такое, мастер Гарри?
Гарри:
- Именно, мисс Дороти. Не будь вы ласковы со мной, уж и не знаю, что бы
я делал. Но вы всегда ласковы со мной, хоть и не желаете за меня.
Дороти:
- Я не говорю, что не желаю.
Гарри:
- Верно. Но вы всегда говорите "не могу", а это одно и то же на
поверку.
Дороти:
- Вы очень достойный молодой человек, мастер Гарри. Все про вас говорят
одно хорошее. И мне очень приятно, что вы так отличаете меня. И если хозяин
надумает жениться, а сестрицы надумают идти замуж, а я решу взять с них
пример, то сказать вам по правде, мастер Гарри, я только вас тогда и выберу
и больше никого.
Мастер Гарри попытался ответить, но попытки высказаться не увенчались
успехом; а потому, не найдя слов, он рухнул на колени перед своей
возлюбленной, всплеснул руками, глядя на нее со страстной мольбой, и получил
в награду благосклонную улыбку. В такой позе Гарри и пребывал, покуда одна
из сестер, войдя, не прервала сих согласных грез наяву.
Продвинувшись таким образом на подступах к Фивам, Гарри приободрил
друзей, осаждавших другие ворота; к тому же для военных действий открывались
новые возможности, ибо отлучки молодого хозяина делались все продолжительней
и приходилось верить в его пристрастие к мисс Грилл.
ГЛАВА XXVI
СОМНЕНЬЯ И ВОПРОСЫ
?? ??? ??????? ????? ???????????
?????????? ??? ?????, ????????,
? ?????? ???????? ?? ???????
????? ???????????? ????????.
Alcaeus.
К чему раздумьем сердце мрачить, друзья.
Предотвратим ли думой грядущее?
Вино - из всех лекарств лекарство
против унынья. Напьемся же пьяны {205}.
Алкей
Мистер Принс видел мисс Грилл теперь только тогда, когда общество
собиралось в гостиных. К столу ее неизменно вел лорд Сом, на долю же мистера
Принса выпадала честь вести мисс Найфет, так что за обедом два юных
джентльмена оказывались на противоположных концах стола, мечтая - каждый -
очутиться на месте другого; впрочем, лорд Сом оказывал всевозможные знаки
внимания прекрасной соседке. Мистер Принс замечал, что мисс Грилл беседует с
лордом оживленно и весело; быть может, чуточку слишком весело для любви; но
зато столь сердечно, что это тревожило мистера Принса. Меж тем по бодрой
говорливости, царившей во главе стола, было видно как будто, что тайны и
чувства там ни при чем. А с другой стороны, отчего бы девушке, в течение
краткого срока ожидающей решения своей участи, сохранять такую беспечность?
Сам мистер Принс почти не разговаривал с мисс Найфет. Она же, по всегдашнему
своему обычаю, сама не начинала разговора и сидела, как всегда, с
невозмутимостью статуи, слушая, что говорят вокруг. Сидела она слева от
мистера Грилла. Мисс Тополь была справа от нее, а справа от мисс Тополь
преподобный отец Опимиан. Эти трое вели оживленную беседу. Мистер Мак-Мусс
сидел неподалеку и развлекал обеих своих прекрасных соседок замечаниями,
касаемыми до предмета весьма близкого - о способах приготовления и
устройства доброго обеда; и замечания эти сделали бы честь самому
Франкателли {206}.
Немного погодя мистер Принс решился выведать соображения мисс Найфет о
том, что более всего его волновало. Он ей сказал:
- Там во главе стола очень весело.
Мисс Найфет:
- Верно, лорд Сом решил развлечь своих соседей, а в обществе он всегда
удачен.
Мистер Принс:
- Вы так подчеркиваете - "в обществе", будто он не во всем всегда
удачен.
Мисс Найфет:
- Ну, не во всех своих изобретениях он удачей. Но в умении оживить
общество он не имеет равных. Разумеется, если общество ему соответствует.
Радоваться столь же надо уметь, как и радовать. Ну, а мисс Грилл и лорд Сом
оба умеют делать и то и другое. Неудивительно, что так весело их соседям.
Мистер Принс:
- Которые, надо полагать, умеют радоваться.
Мисс Найфет:
- Здесь почти все это умеют. Вряд ли иначе они и были бы здесь. Мне
приходилось встречать людей мрачных, из которых каждый способен отравить
веселье целого общества. Здесь таких нет. Видывала я и то, как целое
общество готово радоваться, но все молчат, не зная, с чего начать разговор.
В таком обществе лорд Сом был бы незаменим. Он бы всех расшевелил тотчас.
Мистер Принс:
- И давно вы его знаете?
Мисс Найфет:
- Я с ним только тут познакомилась.
Мистер Принс:
- Вам известно, что он сватается к мисс Грилл?
Мисс Найфет:
- Да, известно.
Мистер Принс:
- Как вы думаете, то, что он так удачен в обществе, увеличивает ля
вероятность его успеха?
Мисс Найфет:
- Любовь слишком капризна и не поддается вычислению вероятностей.
Мистер Принс:
- И все же я был бы счастлив узнать ваше мнение. Вы так хорошо знаете
их обоих.
Мисс Найфет:
- Что ж, и мне хочется доставить вам приятное, ведь спрашиваете вы,
полагаю, не из одного любопытства. Иначе я не стала бы и отвечать. Думаю,
дело у них с Морганой не дойдет до помолвки. Возможно, и дошло бы, если бы
лорд Сом продолжал этого добиваться так же, как начинал. Но он привык к
тому, чтоб его встречали благосклонно. Он не нашел той склонности в Моргане,
на какую надеялся. Он понял, что она уготована кому-то другому. И, полагаю,
он не ошибся.
Мистер Принс:
- И все же вы думаете, что, если бы постарался, он добился бы своего.
Мисс Найфет:
- Мне трудно думать иначе, ведь он наделен такими достоинствами.
Мистер Принс:
- Однако же он от нее не отступился.
Мисс Найфет:
- И не отступится. Но она слишком великодушна и не стала бы помнить о
его предложении, раз он к ней переменился, даже если б собственные ее
помыслы не обратились к другому.
Мистер Принс:
- А вы не думаете, что она сумела б вновь воспламенить лорда, когда б
ей вздумалось употребить для этого все свое очарованье?
Мисс Найфет:
- Возможно. Но вряд ли она станет стараться (а про себя добавила: "Вряд
ли бы она преуспела").
Мистер Принс не был уверен в том, что она не станет стараться; ему
показалось даже, что и сейчас уже она кое-что предпринимает. Моргану он
считал неотразимой. Но, поскольку прекрасная соседка его, как представлялось
ему, была не вовсе безразлична к предмету разговора, его подивила
бесстрастность, с какою она отвечала на его расспросы.
А покуда шел разговор, мистер Принс - уж в который раз - убеждался, что
чем более взволнованна его душа, тем больше мадеры может он вместить, не
мрача рассудка.
ГЛАВА XXVII
ПАМЯТЬ О ЛЮБВИ
II faut avoir aime une fois en sa vie, non pour le moment ou l'on aime,
car on n'eprouve alors que des tourments, des regrets, de la jalousie: mais
peu a peu ces tourments-la deviennent des souvenirs, qui charment notre
arriere saison: . . et quand vous verrez la vieillesse douce, facile et
tolerante, vous pourrez dire comme Fontenelle: "L'amour a passe par-la.
Scribe. La Vieille {Надо хоть однажды в жизни испытать любовь, не ради
времени, когда любишь, ибо тогда не испытываешь ничего, кроме мук, ревности
и сожалений; но мало-помалу муки оборачиваются воспоминаньями, которые
украшают нашу осень... и если вы видите тихую, покойную, легкую старость, вы
можете сказать, как Фонтенель {207}: "Здесь побывала любовь" (Скриб.
"Старуха" {208}) (фр.).}.
Мисс Грилл тщательно избегала оставаться с мистером Принсом наедине,
чтобы у него не явилось возможности заговорить о запрещенном предмете. Она
чувствовала, что избрала единственный верный способ избавиться от мук
неопределенности; но ей хотелось услышать и чей-то беспристрастный совет, и
она решила довериться хладнокровному сужденью своего друга мисс Тополь,
старой девы, однако же хорошо знавшей свет, а потому не откладывая она
рассказала ей обо всем, что произошло между нею и мистером Принсом, и
спросила, правильно ли она поступает.
Мисс Тополь:
- Да, моя милая, если б я хоть немного надеялась на то, что он сумеет
достаточно разобраться в себе, чтобы прийти к желаемому решенью, я бы
посоветовала вам дать ему побольше сроку; но мне ясно, что на такое он сам
неспособен, а потому, коль скоро он, очевидно, вам дорог, вы избрали самый
лучший из открывающихся путей. Он уже не однажды чуть было не объяснился; но
это "чуть было" могло бы повторяться без конца и вы бы загубили свою жизнь
понапрасну.
Мисс Грилл:
- Ну а вы могли бы так же поступить на моем месте?
Мисс Тополь:
- Нет, милая, наверное, нет. Ибо в очень сходном случае я так не
поступила. Отсюда вовсе не следует, что я была права. Напротив, я думаю, это
вы правы, а я нет. Вы проявили душевное мужество именно там, где оно более
всего потребно.
Мисс Грилл:
- Надеюсь, что я не пробудила в вас горьких воспоминаний?
Мисс Тополь:
- Нет, милая, нет. В воспоминаниях этих нет ничего горького. Мечтания
юности, как бы ни оказались они напрасны, сложены из боли и радости. И ради
последней терпим мы первую, да что я - терпим? - даже ласкаем в памяти.
Мисс Грилл:
- Судя по тому, что слышала я о вашей былой красоте, и по тому, что я и
теперь еще вижу, и при вашей неизменной веселости, я не могу поверить, чтобы
вы были несчастливы в любви, как приходится предположить из ваших слов.
Мисс Тополь:
- Нет, милая, я была несчастлива в любви и по глупости на всю жизнь
сохранила верность одной идее; и не могла расстаться с этой тенью ради
достижимой вещественности.
Мисс Грилл:
- Если это не разбередит старых ран, я хотела бы услышать историю вашу,
не из праздного любопытства, но оттого, что речь идет именно о вас.
Мисс Тополь:
- Милая Моргана, тут почти нечего и рассказывать; но я расскажу вам
все, как было. Говорят, я была хороша, умна и воспитанна. У меня было много
воздыхателей; сердце же мое лежало только к одному, и он тоже, верно,
предпочитал меня всем прочим, но только тогда, когда видел. Если бы некий
дух повелел ему выбрать жену среди любого сборища женщин, где была бы и я,
он, я уверена, выбрал бы меня; но ему нравились все, и он всегда попадал под
власть красавицы, случившейся рядом. Он обладал душою возвышенной; обычные
развлеченья сверстников были ему чужды; он умел наслаждаться обществом умных
и тонких женщин, и одно это общество он ценил. Лишь оно связывало его с
жизнью света. Он пропадал на целые недели, блуждал по лесам, взбирался на
горы, спускался в долины горных потоков, и единственным спутником его был
ньюфаундленд; большой черный пес с белой грудью и белыми лапами, и кончик
хвоста тоже белый - прекрасный и добрый пес; как часто я гладила его морду и
кормила с руки... Он знал меня, как Боярдо знал Анджелику {*}.
{* Конь Ринальдо; он убежал от хозяина и оттолкнул Сакрипанто копытами.
Indi va mansueto alla donzella,
Con umile semblante e gesto umano:
Corne intorno al pardone il can saltella,
Che sia due giorni о tre stato lontano.
Bajardo ancora avea memoria d'ella,
Che in Albracca il servia gia di sua mano.
Orlando Furioso c. i. s. 75. (Примеч. автора).
[И вот идет девице он навстречу,
Послушен ей, протягивая руки,
Как пес, что вдруг хозяином привечен,
Кружит и ластится после разлуки.
Боярдо же запомнил все навечно:
И доброту в Абраччо и услуги (ит.).
Неистовый Роланд. Песнь I. 75].}
При воспоминании об этом псе на глаза мисс Тополь набежали слезы.
Она на минуту умолкла.
Мисс Грилл:
- Я вижу, вам больно вспоминать. Не продолжайте.
Мисс Тополь:
- Нет, милая. Ни за что не забуду этого пса и не хочу забывать. Ну так
вот, тому юному господину, как я уже сказала, нравились все, и он почти
объяснялся каждой знакомой девушке - и, покуда объяснялся, сам верил в свои
чувства; но серьезней, чем прочим, и чаще, чем прочим, он объяснялся мне.
Отнесись я к его словам серьезно, скажи я ему или хоть намекни: "Да, я
согласна, но вы должны тотчас решиться или вовсе не думать обо мне", - и я
не осталась бы в девушках. Но я выжидала. Я полагала, что действовать должен
он сам; что его объясненья я могу лишь выслушивать благосклонно; но никак не
показывать, что я от него их жду. Вот ничего и не осталось от нашей любви,
кроме воспоминаний и сожалений. Другая, которую он, конечно, любил меньше
меня, но которая лучше его понимала, поступила с ним так, как должна бы
поступить я, и она стала ему женою. А потому, милая, я хвалю ваше мужество и
жалею, что у самой у меня недостало его, когда оно было мне нужно.
Мисс Грилл:
- Мой воздыхатель, если смею его так назвать, не совсем схож с вашим:
он постоянен в привычках и не переменчив в склонностях.
Мисс Тополь:
- Странная привязанность его к дому, зароненная воспитаньем и
окрепнувшая с годами, для вас большее препятствие, нежели была бы для меня
переменчивость моего воздыхателя, знай я заранее на нее управу.
Мисс Грилл:
- Но как могло случиться, что вы, имея, конечно, множество обожателей,
остались одинокой?
Мисс Тополь:
- Просто я подарила сердце тому, кто больше ни на кого не похож. Если б
он, подобно большинству людей на свете, принадлежал к какому-то типу, я б
легко заменила свою первую мечту другой; но "душа его как одинокая звезда"
{209}.
Мисс Грилл:
- Звезда блуждающая.
Скорей комета. Мисс Тополь:
- Нет. Ибо те качества, какие любил он всякий раз в своем предмете,
существовали более в его воображенье. Очередной предмет бывал лишь рамкой
для портрета, созданного его фантазией. Он был верен своей мечте, а вовсе не
внешнему ее подобию, к какому всякий раз прилагал ее с готовностью и
непостоянством. На мою беду, я понимала его лучше, чем он меня.
Мисс Грилл:
- Вряд ли брак его оказался счастливым. Видели вы его с тех пор?
Мисс Тополь:
- В последние годы - нет, а то видела изредка в большом обществе,
которого обыкновенно он избегает; мы разговаривали дружески; но он так и не
узнал, ему и невдомек, как сильно я люблю его; быть может, он вообще не
думал, что я его люблю. Я слишком хорошо хранила свою тайну. Он не утратил
своей страсти к блужданьям, исчезая время от времени, но всегда возвращаясь
домой. Думаю, на жену у него нет причины жаловаться. И все-таки мне все
время сдается, что, будь я на ее месте, я приручила бы его к дому. Во многом
ваш случай схож с моим; правда, моей соперницей была ветреная фантазия; вам
же надо перебороть прочные домашние узы. Но вам, в точности как и мне,
грозила опасность стать жертвой одной идеи и щепетильности; вы избрали
единственно верный путь, чтобы от этого избавиться. Я жалею, что уступила
щепетильности; расстаться же с идеей мне было б жаль. Мне сладки
воспоминанья, я не променяла бы их на безмятежный покой, смертный сон,
сковавший умы тех, кто никогда не любил или не любил всей душою.
ГЛАВА XXVIII
АРИСТОФАН В ЛОНДОНЕ
Non duco contentionis funem, dum constet inter nos,
quod fere lotus mundus exerceat histrioniam.
Petronius Arbiter.
Я не тяну веревку раздора, ибо решено, что почти
все актерствуют на свете.
Петроний Арбитр {*}.
{* Метафора, очевидно имеющая в виду, что двое тянут веревку, каждый в
свою сторону. Я не вижу тут, как иные, связи с Горациевым: "Tortum digna
sequi potius quam ducere funem" ("Им не тащить ведь канат, а тащиться за ним
подобает" {210}), метафорой, имеющей в виду буксир или подобное устройство,
где кто-то тянет кого-то. Гораций применяет это к деньгам, которые, по
словам его, должны быть рабом, но не господином владельца. (Примеч.
автора).}
"Весь мир - театр" {211}.
Шекспир
En el teatro del mondo
Todos son representantes {*}.
{* В театре мира - все актеры (исп.) {212}.}
Кальдерон
Tous le comediens ne sont pas au theatre *.
{* Не только тот комик, кто на сцене (фр.).}
Французская пословица
Пошли дожди, а за ними оттепель и теплые ветры. Дороги подсохли для
съезда гостей, участников Аристофановой комедии. Представление назначили на
пятый день рождества. Театр озарялся множеством свечей в хрустальных
канделябрах, а сцену освещали лампы. Кроме компании, гостившей у мистера
Грилла, сюда съехался весь цвет окрестных мест, и, таким образом, были
заняты все полукруглые ряды, правда, не голых каменных скамей, но достаточно
уютно устроенных с помощью спинок, подушек и подлокотников удобных сидений.
Лорд Сом был непревзойден в роли театрального распорядителя.
Занавес, которому не надобно было падать {Афинский театр под открытым
небом не мог иметь падающего занавеса {213}, ибо он портил бы сцену. Его
поднимали снизу, а когда он был не нужен, он оставался невидимым. (Примеч.
автора).}, поднялся и открыл сцену. Действие происходило в Лондоне, на
берегу Темзы, на террасе дома, занятого обществом спиритов. В центре была
арка, и сквозь нее видна улица. Грилл спал. Цирцея, стоя над ним, открывала
диалог.
Цирцея: Грилл! Пробудись и человеком стань!
Грилл: Я крепко спал и видел чудо-сны.
Цирцея: И я спала. А долго ль, угадай?
Грилл: Часов четырнадцать - садится солнце.
Цирцея: Три тысячелетья.
Грилл: Вот это дрема!
Но где, скажи, твой сад и твой дворец?
Где мы?
Цирцея: Поверишь ли, когда-то
Здесь лес стоял, прозрачная река
Стремилась к океану через дебри.
Теперь же здесь, благодаря трудам,
Среди жилищ отравленный поток,
Повсюду сея смерть, дыша зловоньем,
Грохочет, пенясь.
Грилл: Что там, вдалеке?
Какие-то нелепые громады?
Цирцея: Дома, печные трубы и суда -
Все изрыгает черный, смрадный дым.
Двуногие и лошади снуют
С утра до вечера - весь день в погоне
За прибылью, а то за наслажденьем.
Грилл: О Вакх, Юпитер! Ну, столпотворенье!
Бездумно, словно тени, все порхают:
Наверно, то же зрел Улисс в Эребе.
Но нечему мы здесь?
Цирцея: Восстали вдруг
Властители невидимого мира
И нас призвали.
Грилл: Но с какою целью?
Цирцея: Сейчас расскажут. Вот они идут.
А с ними стол мистический. О, ужас!
Вот заклинанья произносят. Ну, смотри!
Входят спириты. Вносят дубовый стол.
I. Осторожней со столом -
Чтоб кружился он волчком.
Брат с особенным чутьем
II. Пусть круг магический найдет.
Коснется центра в свой черед,
Чтоб месмерическая сила
Стол дубовый закружила.
III. Вот послышалось шипенье -
Началось столовращенье.
Посвященные поймут -
Духи дерева поют.
Все: Вызываем мы Цирцею!
Цирцея: Вот я, братья-чудодеи!
Но к чему дубовый стол
И гаданья произвол?
Я пред вами во плоти -
Всякий может подойти.
Трое: Это что за благодать:
Глаз не в силах оторвать!
Волосы - златой поток,
Ниспадающий до ног.
Лик - сиянье красоты,
Дочерь солнца - вот кто ты!
С ужасом тебя мы зрим.
Цирцея: Грилл, теперь ты нужен им.
Трое: Волею твоею он
В образ хряка заключен.
Жил безбедно средь свиней,
Позабывши жизнь людей.
А теперь как человек
Пусть оценит этот век:
Пар наука уловив
Двинула локомотив.
Бороздятся океаны,
И неведомые страны
Обживаются нежданно.
Собеседуем чрез море -
Мысль резвится на просторе,
Век неслыханных свершений:
Отовсюду восхваленья!
Оглядев все эти сферы,
Держится ль он прежней веры,
Драгоценный лик людской
Променявши на свиной?
Цирцея: Грилл! Отвечай!
Грилл: Судить, конечно, рано,
Но все, сейчас увиденное мной.
Из рук вон плохо.
Трое: Если бы смогли
Мы показать ему чреду триумфов,
Он вмиг бы изменил свое сужденье.
Цирцея, помоги!
Цирцея: Одно мгновенье!
Сократу уподобясь, призову
Я облака - пускай изобразят
Ярчайшей чередой, все что увидят
На суше и на море. Взмах жезлом -
И вот летят! как и тогда, в Афинах,
Светясь, подобно девам неземным.
Спускается хор облаков и ослепительный хоровод красавиц постепенно
вырисовывается из туманной дымки. Поют первую песнь.
Хор облаков {*}:
I
Плывущие в лазури облака,
Мы рождены ревущим океаном {**},
С высот глядим, как ринулась река
К долинам и лугам, лесным полянам,
А выйдет солнце - сей небесный глаз, -
Развеет нас ярчайшими лучами,
Возникнем из тумана в тот же час -
И вдаль глядим бессмертными очами.
II
Мы, Девы, проливающие дождь,
Плывем не к Музам, Вакху и Палладе,
А в город, где один над всеми вождь -
Царит Маммона в пурпурном наряде.
Там достиженья мысли, чувства зрим,
Купаемся в лучах благоволенья.
Хотя и неверны они, как грим, -
Славны сейчас, мертвы через мгновенье.
{* Первая строфа весьма близка к первой строфе Аристофановой ??????
???????. Вторая - лишь вольное подражание антистрофе ???????? ??????????
(Примеч. автора) {214}.
** У Гомера, как и у всех прочих поэтов древности, океан есть река,
омывающая землю, тогда как моря суть притоки ее. (Примеч. автора).}
Реформаторы - науки, морали, политики, - прошли чредой, отвечая на
вопрос Грилла. Грилл заключил, что, коль скоро все отнюдь не сделалось лучше
прежнего, все скверно и нуждается в исправлении. Хор спел вторую песнь.
Семеро конкурсных экзаменаторов внесли еще один стол и сели в другом
углу сцены, напротив спиритов. Они натаскали Гермогена {См. гл. XV, с. 123
(Примеч. автора).} для спора с Гриллом. Грилл победил в споре; но
экзаменаторы приписали победу Гермогену. Хор спел третью песнь.
Цирцея, по просьбе спиритов, которые могли вызывать лишь голоса
усопших, вызвала на сцену многих духов, славных в свои времена; но все они
явились в облике юных дней, какими были до того еще, как их осияла слава.
Всех до единого подвергли конкурсным испытаниям и одного за другим объявили
негодными для того дела, на которое они притязают. Наконец явился некто,
кого Цирцея представила экзаменаторам как юношу, подающего особые надежды.
Он готовил себя к военному поприщу. На все вопросы, касаемые до войны,
отвечал он впопад. В ответ же на все прочее твердил лишь одно, что чего не
знает, того не знает, и тем навлек на себя недовольство экзаменаторов. Его
объявили негодным и отправили к остальным отвергнутым, выстроившимся в
глубине сцены. Прикосновением волшебного жезла Цирцея всем им придала тот
облик, каким обладали они в пору зрелости. Здесь оказались Ганнибал и Оливер
Кромвель; а на переднем плане стоял последний претендент - Ричард Львиное
Сердце. Ричард стал размахивать мечом над головами экзаменаторов, те в ужасе
повскакали с мест, перевернули стол, повалились друг на дружку и пустились в
бегство. Герои исчезли. Хор спел четвертую песнь.
Хор:
I
Глянет щучья голова -
Вмиг стремглав летит плотва,
Как гонимый ветром лист,
Как, цепа заслышав свист,
Разлетается мякина,
Как от волка мчит скотина,
Мышь от кошки, как от пса
В лес стрелой летит лиса,
Крысы - чуя наводненье.
Бес - святой воды кропленье,
Призрак - увидав восход,
Так же бросились вразброд,
Унеслись во весь опор,
Только заблистал топор,
Семь мошенников куда-то,
Диким ужасом объяты.
II
Полный мощи боевой,
Взор являя огневой,
Мог ли снова он восстать?
Чтоб, его завидя стать,
Разбежалось с воплем прочь
Все, что породила ночь,
Все, что застит ясный день:
Фанатизма дребедень.
Омрачающая радость;
Хаоса тупая тягость;
И "невежества советы" {215},
"Без огня, любви и света" {216},
На людей глядящих букой,
Величаясь лженаукой,
Начиненных мелкой скукой.
III
Чтоб оправдать здесь наше появленье,
Теперь же, повелители теней.
Мы развернем пред вами представленье:
Великие триумфы новых дней!
Тогда ваш век оценит наконец
Блуждающий во мраке Грилл-слепец.
И трепеща, и замирая, с жаром,
Местечко, может, для себя найдет
Там, где взлелеян, убиваем паром,
И газом освещен народ.
Цирцея: Ну, что там. Грилл?
Грилл: Я вижу океан,
Изборожденный вдоль и поперек,
Полощет ветер вольно паруса,
Другие корабли без парусов.
Наперекор ветрам их увлекает
Какая-то неведомая сила.
Дробит валы на мириады брызг.
Один горит, другой разбит о скалы
И тает, словно мокрый снег, в волнах.
Столкнулись две посудины средь моря
И развалились тут же на куски -
Поведать некому о катастрофе.
А тот взлетел на воздух, и обломки
Усеяли морское дно. Нет, лучше
С Цирцеей жить спокойно мне, как прежде,
Чем по миру метаться на судах -
Аластор как ловушки их придумал.
Цирцея: Взгляни туда.
Грилл: Сейчас все изменилось:
Машин диковинных там вереницу
Влечет одна и пышет дымом
Как будто из колонны. Быстро
Они несутся, словно листья кленов,
Когда их гонит ветр осенний;
В окнах лица, там множество людей.
Как быстро мчатся - их не разглядеть.
Спирит: Одно из величайших достижений:
Как птицы стали люди и скользят,
Что ласточки в полете над землей.
Грилл: Куда?
Спирит: А цель в себе самой -
Конец скольженья по земному краю.
Грилл: И если это все - я б предпочел
Сидеть бы сиднем дома, но пока
Я вижу - две столкнулись и пути
Усеяны обломками, одна
Скатилась по откосу, а другая
С моста нырнула в реку - стоны, смерть,
Как будто поле боя. Вновь триумф?
Юпитер! Унеси меня подальше!
Спирит: Такие катастрофы - исключенье,
Мильоны же всегда без бед снуют.
Туда взгляни.
Грилл: Там зарево огней,
Не столь светло и во дворце Цирцеи.
Средь них толпа отплясывает лихо,
Но - взрыв, огонь! трещит, бушует пламя!
Бегут стремглав танцоры, все в огне!
И зала - словно печь.
Спирит: Цирцея!
Ему показываешь только зло!
Добро утаивая, забываешь,
Что людям не дано добра без зла,
Юпитер дарует и зло и благо:
Зло чистое - немногим, в смеси - всем,
Добро без примесей же никому {*}.
Деянья наши благи. Зло повсюду,
Его не избежать никак и никому.
Но это только капелька воды
В бокале доброго вина.
Грилл: Боюсь,
Что не едва, да и вода горька.
Цирцея: Еще одну не показали область.
Там масса достижений.
Спирит: Подождем.
Пока он не способен охватить
Величия свершений. Он настроен
На деревенский лад, удобства и уют.
А наше истерическое время
Зовет к движенью, иногда бесцельно,
Но все ж к движенью. Нет, верно.
Он никогда не сможет нас пенять.
Ему покой милее, безмятежность.
Нам беспокойство. В нем смысл бытия,
Его конец и оправданье жизни.
За нас мильоны, кто-то за него.
Давай сейчас устроим референдум!
Волшебница! Цирцея! Помоги!
Пускай снуют вопросы и ответы
На крыльях. Разве не мудрее,
Не лучше, не счастливее мы древних
Афинян, современников Гомера?!
Голоса Да. Нет. Да, да. Нет. Да, да, да, да, да!
извне: Мы, мудрейшие
из живших на земле,
Достигли наивысшего прогресса
В науках, жизни и морали.
Спирит: Это так!
Но что это за странный звук?
Раскаты грома или чей-то хохот?
Цирцея: Юпитер то хохочет - так дерзки
Вы кажетесь ему. Теперь должны
То колдовство, которым вызывали
Других, вы на самих себе изведать.
{* Таков истинный смысл пассажа Гомера:
????? ??? ?? ????? ??????????? ?? ???? ?????
?????, ??? ??????, ?????, ?????? ?? ?????
?? ??? ???????? ??? ???? ?????????????,
?????? ??? ?? ???? ??? ???????, ?????? ????????
?? ?? ?? ??? ?????? ???, ??????? ?????,
??? ? ???? ?????????? ??? ????? ???? ????????
????? ?? ???? ?????? ?????????, ?????????????.
[Две глубокие урны лежат перед троном Зевеса,
Полны даров: счастливых - одна и несчастных - другая.
Смертный, которому их посылает, смесивши, Кронион,
В жизни своей переменно и горесть - находит и радость;
Тот же, кому он несчастных пошлет, - поношению предан;
Нужда, грызущая сердце, везде по земле его гонит;
Бродит несчастный, отринут бессмертными, смертными презрен.]
Лишь две возможности различаются: добро и зло а смешении в несмешанное
зло. Никто, по замечанию Хейне {217}, не получает несмешанного добра: Ex
dolio bonoruni nemo mecarius accipit: hoc memorare omisit. [Никто не получал
несмешанного вина из сосуда, содержащего благословения, - нет таких
свидетельств (лат.).] Смысл не выражен прямо, дан лишь намек. Поп упустил
это в своем, впрочем, прекрасном переводе {218}.}
Стол медленно повернулся и стал кружить с возрастающей скоростью. Ножки
зашевелились, и вот он пустился в пляс по сцене. Кресла выбросили вперед
ручки и стали щипать спиритов, те повскакали с мест и, преследуемые своими
креслами, убежали со сцены. Эта механическая пантомима была достижением
лорда Сома, несколько примирившим его с провалом звучащих амфор.
Цирцея: Грилл, посмотри, ты видишь старый дом
На острове моем?
Грилл: Пока не вижу.
Но добрый знак сулит веселый ужин.
Сей мир, быть может, и не так уж плох,
И я, как беспристрастный судия.
Готов, поверь, признать его заслуги.
Но то, что видел я, - всего лишь тени,
Не станет тенью ужин?
Цирцея: Нет, конечно.
Прочь страхи, Грилл! Перед тобой реальность.
Которой море, воздух и земля
Реальные дары прислали. А теперь,
Друзья, вы, что так щедро нам воздали
За поиски важнейших истин,
Добро пожаловать к роскошному столу,
Вас ожидает в зимний час полночный
И музыка, и старое вино.
Хор:
Ночные тени разыграли представленье,
Безумства показав, в которых мир погряз.
"Стремимся мы вослед теням, мы - только тени" {219};
Но в светлой пиршественной зале, здесь, сейчас,
Реальности - для всех сладчайшая награда,
Скорей за стол - разделим радость торжества!
Афинский образец припомнить, братья, надо -
Подать меню должны нам тайные слова:
Когда язык бессилен, сердцу все права.
Мисс Грилл в роли Цирцеи была великолепна; а мисс Найфет, корифей хора,
была будто сама Мельпомена, смягчившая трагическую строгость той важной
улыбкой, которая неотделима от хора старинной комедии. Чары мисс Грилл
совершенно околдовали мистера Принса. Чары мисс Найфет довершили бы, если б
еще надобно было ее довершать, победу последней над лордом Сомом.
ГЛАВА XXIX
ЛЫСАЯ ВЕНЕРА. ИНЕСА ДЕ КАСТРО. ПОСТОЯНСТВО В ЛЮБВИ
В чистейшем храме моего ума
Прекрасный облик жив - любовь сама.
Во сне ли слышу клятвы, наяву -
Но для нее, небывшей, я живу.
Лейден {220}. Картины младенчества
Представление комедии от предполагаемого бала отделяла целая неделя.
Мистер Принс, не будучи любителем балов и сверх всякой меры расстроенной
тем, что мисс Грилл запретила ему четырежды семь дней затрагивать предмет,
самый близкий его сердцу, с должным самообладанием внес свой вклад в
Аристофанову комедию, а оставшиеся дни испытания решил провести в Башне, и
там в знаках внимания сестер нашел он хоть и не совершенный непент {221}, но
единственно возможное противоядие против жестокого томления духа. И то
сказать, две его Гебы, наливая ему мадеру, как нельзя более напоминали
распоряжающуюся истинным непентом Елену {222}. Он бы мог пропеть о мадере
словами Бахуса у Реди {223}, восславившего одно из любимых своих вин:
Egli e il vero oro potabile,
Che mandai suole in esilio
Ogni male inrimendiabile:
Egli e d'Elena il Nepente,
Che fa stare il mondo allegro,
Dai pensieri
Foschi e neri
Sempre sciolto, e sempre esente {*}.
{* Реди. Вакх в Тоскании. (Примеч. автора).
[Поистине - се золотой напиток,
Врачует все недуги он,
Дарует немощному сил избыток,
Нектар Елены, черной скорби враг.
Весельем наполняет мир,
И навсегда,
И без труда
Из сердца изгоняет мрак (ит.).]}
В Усадьбе все шло тихо и мирно. Как-то вечерком мистер Грилл сказал
преподобному отцу Опимиану:
- Я не раз слышал, ваше преподобие, как вы превозносили волосы -
непременное условие красоты. Но что скажете вы о Лысой Венере - Римской
Venus Calva?
Преподобный отец Опимиан:
- Как же, сэр, если б вы меня спросили, было ли у римлян такое
божество, я не колеблясь отвечал бы "нет". И где вы ее выискали?
Мистер Грилл:
- Ну, во-первых, во многих словарях.
Преподобный отец Опимиан:
- Словарь - ничто без источников. А источников нет, кроме нескольких
поздних авторов да нескольких старых грамматиков, откопавших слово и
высосавших из пальца смысл. Ни у одного подлинного классика, вы ее не
отыщете. Лысая Венера! Да это такая же отъявленная нелепица, как горячий лед
или черный снег.
Лорд Сом:
- И все же я определенно читал, затрудняюсь только сразу сказать, где
именно, Что в Риме был Храм Venus Calva, и посвящен он ей был вследствие
одного из двух обстоятельств: согласно первому толкованию, разгневанные
чем-то боги наказали римлянок облысением, и тогда Анк Марций {224} поставил
статую своей лысой жены, и боги умилостивились, волосы у всех римлянок
отросли снова, и началось поклонение Лысой Венере; по другому же толкованию
выходит, что, когда галлы захватили Рим и осаждали Капитолий, осажденным не
из чего было делать тетивы для луков, и женщины пожертвовали на них свои
волосы, а после войны в честь этих римлянок поставили статую Лысой Венеры.
Преподобный отец Опимиан:
- А я читал ту же самую историю, отнесенную ко времени Максимилиана
Младшего {Julius Capitolinus: Max. Jun. С. 7 {225}. (Примеч. автора).}. Но,
ежели два или три объяснения даются тогда, как и одного бы достало для
любого события истинного или вероятного, мы можем с уверенностью заключить,
что все они ложны. Все это нелепые мифы, основанные на кривом толковании
забытого слова. Иные полагают, что Calva применительно к Венере означает
"чистая"; но я, как и многие другие, считаю, что это значит "прелестная", в
смысле "обманной прелести". Вы найдете родственные глаголы, calvo и calvor -
активные {Est et Venus Calva, ob hanc causam, quod cum Galli Capitolium
obsiderent, et deesent funes Romanis ad tomenta facienda, Prima Domitia
crinem suura, post caeterae matronae imitatae earn, exsecuerunt, unde facta
tormenta; et post bellum statua Veneri hoc nomine collocata est: licet alii
Calvam Venerem quasi puram tradant: alii Calvam, quod corda calviat, id est,
fallat atque eludat. Quidam dicunt, porrigine olim capillos cecidisse
foeminis, et Ancum regem suae uxori statuam Calvam, posuisse, quod constitit
piaculo; nam mox omnibus foeminis capilli renati sunt: unde institutum ut
Calva Venus coleretur. - Servius ad Aen. i 720. Суть этого отрывка передана
в тексте. (Примеч. автора).}, пассивные {Contra ille calvi ratus. - Sallust:
Hist. III. [Полагая себя общинно прельщенным. - Саллюстий. История {226}
(лат.).] (Примеч. автора).} и отложительные {*} - у Сервия, Плавта и
Саллюстия. Никто не будет утверждать, будто у греков была лысая Венера.
Venus Calva у римлян - это то же, что у греков Aphrodite Dolie {????????
????? [Коварная Афродита (греч.)]. (Примеч. автора).}. Красота с лысиною
несовместима; зато она совместна с обманом. По Гомеру, обманная прелесть
"льстивые речи, не раз уловлявшие ум и разумных" {227} - важная часть пояса
Венеры {????????, ??? ?????? ???? ???? ??? ??????????. XIV. 217. (Примеч.
автора).}. Плетущая обман Венера {??? ???? ?????????. (Примеч. автора).},
называет ее Сафо. Но к чему мне нанизывать примеры, когда поэзия так
изобилует жалобами на обманную любовь, что каждый из присутствующих, я
уверен, ни секунды не задумываясь, может снабдить меня подкрепляющей
цитатой? Хотя бы мисс Грилл.
{* Nam ubi domi sola sum, sopor manus calvitur.
Plautus. Casina.
Ибо когда я дома один, сон вводит в прельстительный
обман мои руки. - Плавт (лат.) (Примеч. автора).}
Мисс Грилл:
- Ах, ваше преподобие. Для любого, у кого есть память на стихи, тут
только l'embarras de richesses {затруднение из-за богатств (фр.).}. Мы бы до полуночи твердили одно и то же.
Зато быстро истощились бы в примерах верности и постоянства.
Преподобный отец Опимиан:
- Быть может, не столь уж быстро. Если б мы стали приводить такие
примеры, я назвал бы вам Пенелопу против Елены, Фьердилиджи против
Анджелики, Имогену против Калисты, Сакрипанта против Ринальдо и Ромео против
Анджело {228}, и так почти до ровного счета, я говорю "почти", ибо в конце
концов число неверных в списке возобладает.
Мисс Тополь:
- И вы думаете, доктор, что можно найти много примеров любви
единственной на всю жизнь? любви, так и не перешедшей со своего первого
предмета ко второму?
Преподобный отец Опимиан:
- Платон считает, что любовь такова по своей сути, и поэзия и проза
романтическая дают нам много тому примеров.
Мисс Тополь:
- И еще больше примеров противному.
Преподобный отец Опимиан:
- В самом деле, если судить о жизни, какой она нам представляется по
собственному опыту, по источникам историческим и жизнеописаниям, мы мало
найдем в ней примеров верности первой любви; но можно найти множество
примеров такой любви, которая, сперва поискав, останавливается наконец на
избранном предмете с неизменным постоянством. Ведь даже Инеса де Кастро была
второй любовью Дона Педро Португальского; а какой образец любви, хранившейся
в святыне сердца столь же прочно, словно она выбита на камне.
Мисс Грилл:
- Да, ваше преподобие, что это за история? Я только смутно ее знаю.
Преподобный отец Опимиан:
- Инеса де Кастро, наделенная редкой красотой и дарованьями, была
дочерью кастильского дворянина при дворе португальского короля Альфонсо
Четвертого. С ранней юности она стала преданной и любимой подругой
Констанции, жены молодого принца Дона Педро. Принцесса рано умерла, и горе
Инесы тронуло сердце Педро, который только в ней одной и
находил утешение. Из этого чувства родилась любовь, окончившаяся тайным
браком. Инеса и Педро уединенно жили в Коимбре {229}, совершенно счастливые в
своей любви и двоих своих детях, покуда трое придворных короля Альфонсо,
движимые уж не знаю какими злобными помыслами - для меня это решительно
непостижимо, - не стали уговаривать короля расстроить брак, а когда это не
удалось, испросили у него разрешения убить Инесу во время недолгой отлучки
мужа. Педро поднял мятеж, опустошил владения убийц, и те бежали - один во
Францию, двое в Кастилию. Уступая мольбам матери, Педро сложил оружие, но
отца, видеть более не пожелал и остался жить со своими детьми, совершенным
затворником на месте былого счастья. По смерти Альфонсо Педро решил не
принимать короны, покуда он не покарает убийц жены. Тот, кто укрылся во
Франции, к тому времени уже умер; остальных выдал ему Кастильский король. Их
казнили, тела сожгли, а прах развеяли по ветру. Затем Педро открыл церемонию
коронации. Образ мертвой Инесы, под вуалью и в царских одеждах, поместили на
троне с ним рядом; он возложил ей на голову корону и всем приказал оказать
ей должные почести. В одном монастыре он поставил рядом два гроба белого
мрамора, один для нее, другой для себя. Он ходил туда всякий день и был
безутешен,, покуда смерть их вновь не соединила. Все это истинная история, и
жаль, что ее искажают разными выдумками.
Мисс Тополь:
- В самом деле, какое величие в таком долгом постоянстве. И как
поражает душу смертный образ в царских одеждах и короне. Вы рассказали об
этом, доктор, доказывая, что первая любовь не всегда самая сильная, чему
есть много и других примеров. Ведь и Ромео любил Розалинду прежде, чем
повстречал Джульетту. Но столь легко изменяющаяся любовь - вряд ли и любовь.
То лишь довольствование ее подобием, уступка, которая может на всю жизнь
сойти за любовь, если тайный зов сердца так и не встретит совершенного
отклика.
Преподобный отец Опимиан:
- Который он весьма не часто встречает; однако такое довольство подобием
редко бывает надолго, оттого так и мало случаев постоянства до гроба. Но я
вслед за Платоном скажу, что любовь истинная - едина, нераздельна и
неизменна.
Мисс Тополь:
- А стало быть, истинная любовь и есть первая; ибо та любовь, что верна
до гроба, хотя бы ей предшествовали разные уступки, и есть первая любовь.
Наутро лорд Сом сказал мисс Найфет:
- Вы вчера не принимали участия в общей беседе. Вы не сказали своего
мнения о постоянстве и неизменности в любви.
Мисс Найфет:
- Я не доверяю чужому опыту, а своего не имею.
Лорд Сом:
- Ваш опыт в свое время лишь подтвердит высказанную вчера теорию.
Любовь, обратившаяся на вас, уж не сможет обратиться ни на кого другого.
Мисс Найфет:
- Уж и не знаю, желать ли мне подобной привязанности. Лорд Сом:
- Оттого, что вы не могли б на нее ответить? Мисс Найфет:
- Напротив. Оттого, что я думаю, я даже слишком могла б на нее
ответить.
На секунду она запнулась и, спохватившись, что дала вовлечь себя в
такой разговор, тотчас сказал:
- Идемте-ка лучше в залу в воланы играть.
Он подчинился приказу; но во время игры каждое движение ее дышало еще
новой прелестью, в высшей степени поддерживавшей в лорде самое пламенное
восхищенье.
ГЛАВА XXX
ПЛЕННИК СЛОВА. РИЧАРД И АЛИСА
...dum tata sinunt, jungames amores:
Мох veniet tenebris Mors adoperta caput.
Jam subrepet iners aetas, nec amare licebit,
Dicere nec cano blanditias capitae.
Tibullus
Люби, пока вдали от нас невзгоды {230},
Пока нас не накрыло вечной мглой
Иль огнь любви не угасили годы,
А ласки не засыпали золой.
Тибулл
Долго летал волан, туда-сюда, безошибочно попадая на ракетку, и, по
всей видимости, ему вовек не суждено было коснуться пола, если бы лорд Сом
не заметил (если ему это не показалось) признаков усталости в своей
прекрасной противнице. А потому, вместо того чтобы отбивать волан, он
подбросил его кверху, поймал рукой и преподнес мисс Найфет со словами:
- Я сдаюсь. Вы победили.
- Нет, это вы, как всегда, победили в учтивости.
Она произнесла это с печальной улыбкой, более пленительной для лорда,
чем самое лучезарное выражение на лице всякой другой. Затем мисс Найфет ушла
в гостиную, знаком воспретив ему следовать за нею.
В гостиной нашла она мисс Грилл, кажется, за чтением; во всяком случае,
перед ней лежала раскрытая книга.
Мисс Грилл:
- Вы не заметили меня, когда я проходила через залу. Вы видели только
две вещи: волан и вашего противника в игре.
Мисс Найфет:
- Иначе промахнешься. Когда играешь, только волан и видишь.
Мисс Грилл:
- И отражающую его руку.
Мисс Найфет:
- Она неизбежно попадает в поле зрения.
Мисс Грилл:
- Милая моя Алиса. Вы влюблены и не желаете в том признаться.
Мисс Найфет:
- Я не вправе быть влюбленной в искателя вашей руки.
Мисс Грилл:
- Он сватался ко мне и не взял назад своего предложения. Но любит он
вас. Мне бы давно заметить, что, как только он различил вас, все прочее
стало ему безразлично. Несмотря на обычай света, воспрещающий мужчине
выказывать на людях свои чувства, несмотря на все старанья лорда быть равно
внимательным ко всем юным дамам, его окружающим, зоркому наблюдателю тотчас
откроется, что, как только очередь доходит до вас, выражение учтивости и
приветливости на лице его сиятельства сразу сменяется восхищением и
восторгом. И я бы все это давно разглядела, не будь я так занята
собственными мыслями. Ведь вы согласны со мною, да? К чему отпираться?
Мисс Найфет:
- Право же, милая Моргана, я не хотела с вами соперничать. Но,
по-моему, вы заключаете верно.
Мисс Грилл:
- И будь он свободен, и предложи он вам свою руку, вы бы согласились
стать его женой?
Мисс Найфет:
- Я непременно б согласилась.
Мисс Грилл:
- Ну так вот, в следующий раз, когда вы его увидите, он будет свободен.
Участь моя теперь решается под другими созвездиями, и жребий мой брошен. Текст взят с http://www.lit-bit.narod.ru/
