----------------------------------------------------------------------------
Перевод Е. Суриц, перевод стихотворений С. Бычкова
Thomas Love Peacock. Nightmare Abbey. Gryll Grange
Томас Лав Пикок. Аббатство Кошмаров. Усадьба Грилла
Серия "Литературные памятники"
Издание подготовили: Е. Ю. Гениева, А. Я. Ливергант, Е. А. Суриц
М., "Наука", 1988
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Вот так общественное мненье
С уверенностью наглеца
Ведет нас, как слепец слепца,
А люди - олухи, часами
В восторге хлопают ушами!
Не верь рассказам откровенным -
Обманут будешь непременно! {1}
С. Батлер
Новый Лес упоминается на последующих страницах так, будто он
по-прежнему не огражден. Иным автор его не мыслит, ибо с тех пор, как его
огородили, не видывал его и видеть не предполагает.
Эпиграфы иногда соответствуют главам, каким предпосланы; чаще же -
общему замыслу или, заимствуя музыкальный термин, "мотиву оперетки" {Примеч.
автора.}.
ГЛАВА I
ПАРАДОКСЫ
Ego sic semper et ubique vixi, ut ultimam
quamque lucem, tamquam non redituram,
consumerem -
Petronius Arbiter {2}
(Всегда и везде я так провожаю день,
будто он уже не вернется.)
- Палестинский суп! - заметил отец Опимиан {3}, обедая с приятелем
своим помещиком Гриллом {4}. - Забавнейшая ложная этимология. Есть
превосходная старая овощь - артишок, от которой мы едим вершки; и есть
позднейшее нововведение, от которого едим мы корешки и тоже именуем
артишоком из-за сходства с первым по вкусу, хотя, на мой взгляд, какое уж
тут сравненье. Последний - разновидность helianthus из рода подсолнухов из
класса Syngenesia frustranea. Подсолнух поворачивается к солнцу, а стало
быть, это girasol. Girasol превратился в Иерусалим {5}, а от иерусалимского
артишока произошел палестинский суп.
Мистер Грилл:
- Весьма добрая вещь, ваше преподобие.
Преподобный отец Опимиан:
- Весьма добрая вещь; но явственно ложная этимология, чистейший
парадокс.
Мистер Грилл:
- Мы живем в мире парадоксов, и часто, боюсь, более нелепых. Мой
скромный опыт научил меня, что шайка мошенников - это старая солидная фирма;
что люди, продающие свои голоса тому, кто больше заплатит, и радеющие о
"строгости выборов", дабы продать свои обещанья обеим партиям, - это
свободные, независимые избиратели; что человек, непременно предающий всех,
кто только ему доверился, и изменяющий решительно всем собственным
принципам, - это крупный государственный деятель и консерватор, воистину a
nil conservando {ничего не хранящий (лат.) {6}.}; что распространение заразы
есть попечение о всеобщем здравии; что мерило способностей - не достижения,
но замашки, что искусство передавать все познания, кроме полезных, есть
народное образованье. Взгляните за океан. Слово "доброжелатель"
предполагает, казалось бы, известную дозу добрых чувств. Ничуть не бывало.
Оно означает лишь всегдашнюю готовность к сообщничеству в любой политической
низости. "Ничегонезнайкой", казалось бы, признает себя тот, кто полон
смиренья и руководствуется библейской истиной, что путь ко знанию лежит
через понимание своего невежества {7}. Ничуть. Это свирепый догматик,
вооруженный дубинкой и револьвером. Только вот "Локофоко" {8} - слово вполне
понятное: это некто, намеревающийся сжечь мосты, корабли и вообще спалить
все дотла. Флибустьер - пират под национальным флагом; но, полагаю, само
слово означает нечто добродетельное - не друг ли человечества? Преподобный
отец Опимиан:
- Скорее друг буянства - ???????????, как понимали буянство старые наши
драматурги; отсылаю вас к "Буйной девице" Мидлтона {9} и комментарию к ней
{"Буйные малые - жаргонное обозначенье разгульных и вздорных повес,
наводнявших Лондон и развлекавшихся за счет более спокойных его обитателей.
Что же до буйных девиц, то героиня упомянутой пьесы - законченнейший их
образчик. Подлинное имя ее - Мери Фрис, но скорее она известна как
Молл-Карманница". Она носила мужское платье, курила, дралась, грабила по
большим дорогам, держала в повиновении мелких воришек и требовала, чтоб те
возвращали краденое добро, если ей достойно платили за услуги (Примеч.
автора).}.
Мистер Грилл:
- Когда уж речь у нас зашла о парадоксах, что скажете вы о
парламентской мудрости?
Преподобный отец Опимиан:
- Ну нет, сэр, ее-то вы помянули некстати. "Мудрость" в данном
словосочетании употреблена в чисто парламентском смысле. Парламентская
мудрость - это мудрость sui generis {особого рода (лат.).}. Ни на какую иную
мудрость она вовсе не похожа. Это не мудрость Сократа, не мудрость Соломона.
Это парламентская мудрость. Ее нелегко объяснить, определить, но очень легко
понять. Она много преуспела сама по себе, но еще более, когда на помощь к
ней поспешила наука. Они сообща отравили Темзу и загубили рыбу в реке. Еще
немного - и те же мудрость и наука отравят уже весь воздух и загубят
прибрежных жителей. Приятно, правда, что бесценные миазмы воспарились у
Мудрости под самым мудрым ее носом. Чем упомянутый нос, подобно носу
Тринкуло, остался весьма недоволен {10}. Мудрость повелела Науке кое-что
предпринять. Что именно - не знают ни Мудрость, ни Наука. Но Мудрость
уполномочила Науку потратить миллион-другой; и уж это-то Наука, без
сомненья, выполнит. Когда деньги разойдутся, обнаружится, что кое-что -
хуже, чем ничего. Науке понадобятся еще средства, чтобы еще кое-что
предпринять, и Мудрость их ей пожалует. Redit labor actus in orbem {По кругу
идет земледельца труд {11}. (Примеч. автора).}. Но вы затронули
нравственность и политику. Я же коснулся только искаженья смысла слов, чему
мы видим множество примеров.
Мистер Грилл:
- Что бы мы ни затронули, ваше преподобие, почти во всем мы обнаружим
общее: слово представляет понятие, если разобраться, ему чуждое.
Палестинский суп от истинного Иерусалима не дальше, чем любой почти
достопочтенный пэр от истинного достоинства и почтения. И все же, что вы
скажете, ваше преподобие, насчет стаканчика мадеры, которая, я убежден,
вполне соответствует своему названью?
Преподобный отец Опимиан:
- In vino veritas {Истина в вине (лат.).}. С превеликим удовольствием.
Мисс Грилл:
- Вы, ваше преподобие, как и мой дядюшка, готовы толковать о любом
предмете, какой только подвернется; и развиваете тему в духе музыкальных
вариаций. Чего только не помянули вы по поводу супа! А насчет рыбы что
скажете?
Преподобный отец Опимиан:
- Исходя из той посылки, что передо мной лежит прелестнейший ломтик
семги, о рыбе я многое могу сказать. Но тут уж ложных этимологии вы не
найдете. Имена прямы и просты: скат, сиг, сом, сельдь, ерш, карп, язь, линь,
ромб, лещ, рак, краб - односложные; щука, треска, угорь, окунь, стерлядь,
палтус, форель, тунец, семга, осетр, омар, голец, судак, рыбец, налим,
карась, пескарь - двусложные; из трехсложных лишь две рыбы достойны
упоминания: анчоус и устрица; кое-кто станет отстаивать камбалу, но я до нее
не охотник.
Мистер Грилл:
- Совершенно с вами согласен; но, по-моему, вы не назвали еще
нескольких, которым место в ее компании.
Преподобный отец Опимиан:
-Зато едва ли я назвал хоть одну недостойную рыбу.
Мистер Грилл:
- Лещ, ваше преподобие: о леще не скажешь ничего лестного. Преподобный
отец Опимиан:
- Напротив, сэр, много лестного. Во-первых, сошлюсь на монахов, всеми
признаваемых знатоками рыбы и способов ее приготовленья; на видном месте в
списках, изобличающих излишества монастырей и прилагаемых к указам об их
роспуске, вы найдете пирог с лещом. С разрушительной работой поспешили и,
боюсь, в суматохе утеряли рецепт. Но леща и сейчас еще подают в тушеном
виде, и блюдо это изрядное, если только он взрослый и всю жизнь проплавал в
ясной проточной воде. Я называю рыбой все, что поставляют для нашего стола
реки, моря и озера; хотя с научной точки зрения черепаха - пресмыкающееся, а
омар - насекомое. Рыба, мисс Грилл, - о, я мог бы говорить о ней часами, но
сейчас воздержусь: лорд Сом намеревается прочесть рыбакам в Щучьей бухте
лекцию о рыбе и рыбной ловле и поразить их познаньями в их искусстве. Вам,
наверное, будет любопытно его послушать. Билеты найдутся.
Мисс Грилл:
- О да, мне очень любопытно его послушать. Ни разу еще я не слышала
лекций лорда. Страсть лордов и почтенных господ читать лекции о чем угодно,
где угодно и кому угодно всегда представлялась мне уморительной; но, быть
может, такие лекции, напротив, выставляют лектора в самом лучшем виде и для
слушателей в высшей степени поучительны. Я уж рада бы излечиться от
неуместного смеха, разбирающего меня всякий раз, как при мне помянут о
лекции лорда.
Преподобный отец Опимиан:
- Надеюсь, мисс Грилл, лорд Сом вашего смеха не вызовет: уверяю Вас, в
намерения его сиятельства отнюдь не входит говорить забавные вещи.
Мисс Грилл:
- Еще Джонсона поражала всеобщая страсть к лекциям {12}, а ведь лорды
при нем лекций еще не читали. Он находил, что лекции мало на что годны,
разве только в химии, где нужно доказывать мысль опытами. Но уж если ваш
лорд станет для опыта готовить рыбу, да еще в достаточном количестве, чтобы
ее могли распробовать все слушатели, - о, тогда его лекцию выслушают
внимательно и потребуют повторенья.
Преподобный отец Опимиан:
- Боюсь, лекция будет лишена этих подсобных прелестей. Лорд представит
нам чистый научный разбор, тщательно подразделив его на ихтиологию,
энтомологию, герпетологию и конхологию. Но я согласен с Джонсоном: лекции
мало на что годны. Тот, кто не знает предмета, не поймет и лекции, а тот,
кто знает, ничего из нее не почерпнет. Последнему на многое захочется
возразить, но этого не позволит bienseance {благоприличие (фр.).}
обстановки. Нет, по мне так уже лучше tenson {тенсона (фр.) {13}.}
двенадцаго века, когда двое или трое мастеров Gai Saber {веселой науки
(прованс.); зд.: так трубадуры называли искусство поэзии.} состязались в
прославлении любви и подвигов.
Мисс Грилл:
- Наш век, ваше преподобие, пожалуй, чересчур для этого прозаичен. У
нас для такого состязанья недостанет ни остроты ума, ни поэзии. Я легко могу
вообразить состояние общества, в каком tensons приятно заполнят зимние
вечера: это не наше общество.
Преподобный отец Опимиан:
- Хорошо же, мисс Грилл, как-нибудь зимним вечерком я вас вызову на
tenson, а дядюшка ваш будет нам судьею. Думаю, остроты ума, которой
наградила вас природа, и поэзии, которая хранится в моей памяти, достанет,
чтоб нам упражняться в tenson, вовсе не притязая на совершенное в ней
искусство.
Мисс Грилл:
- Я приму вызов, ваше преподобие. Боюсь, острота ума будет скудно
представлена одной из сторон, зато другая щедро представит поэзию.
Мистер Грилл:
- А что, ваше преподобие, не приблизить ли вам tenson к нуждам
нынешнего мудрого века? Спиритизм, к примеру, - какая благодатная почва. Nec
pueri credunt... Sed tu vera puta {"В это поверят лишь дети... Ты же
серьезно представь" {14} (лат.). (Примеч. автора).}. Можно и выйти за
пределы tenson'a. Тут и на Аристофанову комедию хватит. В состязании Правды
и Неправды в "Облаках" и в других Аристофановых сценах многое предвещает
tensons, хотя любовь там и не ночевала. Поверим же на мгновенье в спиритизм
хотя бы в драме. Вообразим сцену, на которой действуют видимые и звучащие
духи. И вызовем славнейших мужей прошлого. И спросим, что думают они о нас и
делах наших. Об удивительных успехах разума. О развитии ума. О нашей высокой
нравственности. О широком распространении наук. О способе выбрать самого
неподходящего человека с помощью конкурсных испытаний. Преподобный отец
Опимиан:
- Не стоит вызывать сразу многих и задавать сразу много вопросов, не то
хор призрачного смеха совсем нас оглушит. Ответ, полагаю, будет подобен
Гамлетову: "Вы, милостивые государи, сами станете мудры, как мы, ежели,
подобно ракам, будете пятиться назад" {15}. Удивляются, как может темный
народ в девятнадцатом столетии верить ведовству. Будто люди образованные не
верят в б_о_льшие глупости: спиритизм, неведомые языки, ясновидение,
столовращенье и прочие вредные вздоры, которых вершина - мормонство {16}.
Тут все времена одинаковы. Нет ничего ужасней людского легковерия. Мысль об
Аристофановой комедии мне по сердцу. Но для нее нужно целое общество, ведь
не обойтись без хора. А для tenson'a достанет и двоих.
Мистер Грилл:
- Одно другому не мешает. Мисс Грилл:
- Ах, ну пожалуйста! Поставим комедию! К нам на рождество понаедет
много гостей, и для хора и для всего хватит. Как бы хотелось услышать, что
думает о нас славный праотец Грилл! И Гомер, и Дант, Шекспир, Ричард Первый
и Кромвель.
Преподобный отец Опимиан:
- Прекрасные dramatis personae. С их помощью, да еще призвав кое-кого
из римлян и афинян, мы сможем составить верное суждение о том, как
неизмеримо превзошли мы всех предшественников.
Однако, прежде чем продолжать, мы расскажем немного о наших
собеседниках.
ГЛАВА II
ПОМЕЩИК И ЕГО ПЛЕМЯННИЦА
Fortuna. spondet. multa. multis. prastat. nemini.
vive. in. dies et. horas. nam. propriun. est. nihil.
Меж упований, забот, между страхов кругом и волнений
Думай про каждый ты день, что сияет тебе он последним {17}.
Грегори Грилл, владелец Усадьбы Гриллов в Хэмпшире подле Нового Леса,
посреди парка, который и сам был как лес, тянулся почти до самого моря,
изобиловал оленями и соседствовал с землями, где многочисленные, не
обременяемые тяжкой платой зажиточные арендаторы раскармливали несчетных
свиней, находил, что обиталище его как нельзя более удачно расположено для
Epicuri de grege porcus {"Эпикурова стада я поросенок" (лат.) {18}. Древние
философы легко принимали унизительные прозвища, какими награждали их враги и
соперники. Эпикур соглашался быть свиньей, циники - собаками, а клеанфы
довольны были, когда их называли Задом Зеноновым {19}, ибо лишь они и могли
сносить ношу стоической философии. (Примеч. автора).}, считая себя, хоть тут
и трудно было проследить родословную, прямым потомком древнего славного
Грилла, доказывавшего Улиссу высшее счастие жизни других животных в
сравнении с человеческой {*}.
{* Плутарх. Bruta animalia ratione uti [Даже скоты пользуются разумом
(лат.)]. Грилл, кажется, победил в этом споре. Спенсер, однако, так не
думал, когда, выведя своего Грилла в Небесной Аркадии, бранит своего Гийона
Палмера за то, что он ему вернул человеческий облик.
Ударил тут же посохом своим:
Исчезли звери - чудный сонм людей,
Лишь взор порой казался нелюдским.
Те стыд скрывали в глубине очей,
Те гнев, дивясь инакости своей,
Но выделялся лишь один средь них -
Когда-то он царил среди свиней -
Роптал Грилл-боров - ныне каждый штрих
Напоминал ему о временах былых.
Сказал Гийон: "Как быстро человек
О высшем забывает назначенье.
Лишь только начинает жизни бег -
Звериная природа в нетерпенье,
Она томится, ждет освобожденья."
Королева фей. Кн. 2, песнь 12
В диалоге Плутарха Улисс, после товарищей своих вновь обретя человеческий
облик, просит Цирцею точно так же расколдовать и всех греков, подпавших под
ее чары. Цирцея соглашается при условии, что они сами того пожелают. Грилл,
обретя на сей случай дар слова, отвечает за всех, что они желают остаться
как есть; и в подтверждение своего решения показывает все те преимущества,
какими обладают в настоящем своем состоянии, не разделяя общей судьбы рода
человеческого. К сожалению, мы располагаем лишь началом диалога, которого
большая часть утрачена (Примеч. автора).}
Казалось бы, для того, кто выводит свой род из самого дворца Цирцеи,
насущнейшая забота - продолжение древнего имени; но жена нарушила бы его
душевное равновесие, а этой мысли снести он не мог. Он любил добрый обед, но
вдобавок обед спокойный, в кругу спокойных друзей, с кем затрагиваешь темы,
открывающие простор для приятной беседы, а не для язвительных пререканий. Он
страшился, как бы жена не стала указывать ему, что ему есть, кого приглашать
к столу и можно ли ему выпить после обеда бутылку портвейна. Заботы же о
продолжении рода он возложил на сироту-племянницу, которую воспитывал с
детства, которая присматривала за его хозяйством и сидела во главе стола.
Она была его наследница, и муж ее должен был принять его имя. Выбор он
всецело предоставил ей, оговорив за собою право отвергнуть искателя, какого
почтет он недостойным славного прозванья.
В юной леди достало вкуса, чувства и смысла не делать неугодного
дядюшке выбора; время, однако, шло и предвещало исход, не предвиденный
добрым помещиком. Мисс Грилл, казалось, вообще не собиралась никого
выбирать. Окружавший ее веселый покой словно окутал все ее чувства; к тому
же привязанность к дядюшке подсказывала ей, что, хоть он и ратовал всегда за
ее брак, разлука с нею будет самым жестоким ударом, какой заготовила ему
судьба, и оттого она откладывала день, для него тяжелый, а быть может, не
сладкий и для нее самой.
"О, древнее имя Гриллов! - сокрушался мистер Грилл сам с собою. -
Неужто суждено ему угаснуть в девятнадцатом веке, уцелев со времен Цирцеи!"
Нередко по вечерам, глядя, как она сидит во главе стола, сияя радостной
звездой, всех заражая своей веселостью, он думал, что настоящее положение
вещей не дозволяет перемен к лучшему, и продолжение древнего имени в те
минуты заботило его меньше; но по утрам старая забота вновь его одолевала.
Юную леди меж тем одолевали воздыхатели, им разрешалось поверять ей свои
ходатайства, но все оставалось по-прежнему.
Многих юношей с отличными видами она, как будто уже обнадежив,
отвергала одного за другим, непререкаемо и внезапно. Отчего? Юная леди
держала причины в тайне. Открой она их, говорила она, и в наш притворный век
ничего бы не стоило изобразить качества, любезные ее сердцу, а еще того
проще - скрыть свойства, ей неприятные. Несхожесть отвергаемых не оставляла
места догадкам, и мистер Грилл начинал отчаиваться.
Между дядюшкой и племянницей было соглашение. Он мог предложить ее
вниманию любого, кого сочтет он достойным ее руки, она же вправе отвергнуть
искателя, не объясняя резонов. И они являлись и исчезали пестрой чередой, не
оставляя следов.
Была ли юная леди чересчур привередлива, или не было среди поклонников
достойного, или еще не явился тот, кому суждено было тронуть ее душу?
Мистер Грилл был племяннице крестным отцом, и ему в угоду ее нарекли
Морганой {20}. Он подумывал о том, чтобы назвать ее Цирцеей, но склонился к
имени другой волшебницы, которая имела свои понятия о прекрасных садах и не
менее влияла на людские умы и формы {21}.
ГЛАВА III
КНЯЖЬЯ ПРИХОТЬ
????? ????????? ????? ?? ??? ?????? ?????????????
? ????? ??????, ????? ?? ???? ??? ????????
Alcaeus
Сохнет, други, гортань, -
Дайте вина!
Звездный ярится Пес.
Пекла летнего жар
тяжек и лют;
жаждет, горит земля {22}.
Falernum: Opimianum. Annorura. Centum.
Heu! Heu! inquit Trimalchio, ergo diutius vivit
vinum quam homuncio! Quare ????? ????????? faciaraus.
Vita vinum est.
Petronius Arbiter.
Опимианский фалерн {23}. Столетний.
Тримальхион всплеснул руками и воскликнул:
"Увы, увы нам! Так, значит, вино живет дольше,
чем людишки!
Посему давайте пить, ибо в вине жизнь!"
На вопрос, поставленный Вордсвортом в "Эпитафии поэту":
Не ты ль для радости рожден,
Благами сладко наделен? -
преподобный отец Опимиан мог ответить утвердительно. Достойный служитель
церкви обитал в уютной усадьбе подле Нового Леса. Богатый приход,
порядочное наследство и скромное женино приданое освобождали его от
низменного житейского попечения и позволяли удовлетворять своим вкусам, не
заботясь мелочными расчетами. Славная библиотека, добрый обед, хороший сад и
сельские прогулки - вот и все его вкусы. Он был неутомимый пешеход. Ни от
езды верхом, ни от кареты не получал он удовольствия; но держал выезд для
нужд миссис Опимиан и ради собственных нечастых вылазок к дальним соседям.
Миссис Опимиан была домоседка. Заботами преподобного она не имела
недостатка в поваренных книгах, к которым собственной его изобретательностью
и усердием друзей добавился толстый и все разрастающийся рукописный том. Она
ревностно их изучала, руководила поваром, и супруг не мог и желать лучшего
стола. Погреб его изобиловал прекрасными, им самим отобранными винами. Дом
его во всем был образцом удобства и порядка; и на всем лежала печать
личности хозяина. От хозяина с хозяйкой до повара и от повара до кота - все
обитатели усадьбы имели одинаково гладкие, довольные и круглые физиономии и
фигуры, свидетельствовавшие об общности чувств, обычаев и диеты; последняя,
разумеется, в меру рознилась, ибо преподобный предпочитал портвейн, повар
пиво, а кот молоко. Утром, покуда миссис Опимиан обдумывала распоряжения по
хозяйству и заботы о своем маленьком семействе, преподобный, если только не
предполагал посвятить целый день прогулке, занимался у себя в кабинете. Днем
он гулял; вечером обедал; а после обеда читал вслух жене и детям или слушал,
как дети ему читают. Такова была его семейная жизнь. Иной раз он обедал в
гостях; чаще у друга и соседа мистера Грилла, который разделял его интерес к
доброй пище.
За пределами его ежедневных прогулок, на том месте, куда забредал он
лишь изредка, на окруженном зарослями холме стояла одинокая круглая башня, в
былые времена, должно быть, служившая межевым знаком для охотников; ныне она
утратила свое предназначенье, и в народе стали называть ее Прихотью, как
нередко называют подобные постройки. Ее окрестили даже Княжьей Прихотью,
хотя никто не мог бы сказать, о каком князе идет речь. Предание не сохранило
его имени.
Однажды в самой середине лета, когда веял южный ветерок и в небе не
было ни облачка, его преподобие, вкусив от раннего завтрака, поспособствовав
значительному утоньшению предложенного ему толстого филея, взявши надежную
трость и верного ньюфаундленда, отправился в дальний путь, какой позволяли
лишь такие ясные и долгие дни.
Достигнув Прихоти, которой он давно уж не видел, он подивился, найдя ее
огороженной и обнаружа позади нее крытый переход из того же серого камня,
что и сама башня. Переход уходил в лес на задах, и оттуда поднимался дымок,
тотчас приведший ему на память жилище Цирцеи {*}. Перемена произошла в самом
деле словно по волшебству; мысль о чарах Цирцеи поддерживалась древним видом
постройки {**} и тем, что взгляд с высоты охватывал полосу моря. Он
прислонился к воротам, вслух прочел собственные строки "Одиссеи" и
погрузился в унылое раздумье, из которого вывел его появившийся из-за ограды
молодой господин.
- Прошу прощенья, сэр, - сказал отец Опимиан, - но перемены, здесь
произошедшие, подстрекают мое любопытство; и если вы не сочтете вопрос мой
дерзостью и ответите, как же все это случилось, я буду вам премного обязан.
{* ??? ??? ??????? ?????? ??? ?????? ??????????,
?????? ?? ?????????, ??? ????? ????? ??? ????.
????????? ?? ?????? ???? ????? ??? ???? ?????
??????, ??? ????????, ???? ???? ?????? ??????.
Взявши копье и двуострый свой меч опоясав {24}, пошел я
С места, где был наш корабль, на утесистый берег, чтоб сведать,
Где мы? Не встречу ль людей? Не послышится ль чей-нибудь голос?
Став на вершине утеса, я взором окинул окрестность.
Дым, от земли путеносной вдали восходящий, увидел
Я за широко разросшимся лесом в жилище Цирцеи.
Долго, рассудком и сердцем колеблясь, не знал я, идти ли
К месту тому мне, где дым от земли поднимался багровый.
Одиссея. Песнь X. (Примеч. автора)
** ????? ?? ?? ??????? ????????? ?????? ??????
????????? ??????, ?????????? ??? ????.
Скоро они за горами увидели крепкий Цирцеин
Дом, сгроможденный из тесаных камней на месте открытом.
Там же. (Примеч. автора)}
- Я к вашим услугам, сэр, - отвечал тот. - Но если вы соблаговолите
войти и осмотрите все сами, я вам буду премного обязан.
Его преподобие с готовностью принял приглашение. Неизвестный привел его
по лесной прогалине к круглому сооруженью, от которого в обе стороны шел
широкий переход влево к башне, а вправо к новому строенью, совершенно
скрытому чащей и от ворот не видному. Постройка была квадратная, простой
кладки и по стилю очень похожа на башню.
Молодой человек двинулся влево и ввел его преподобие в нижний этаж
башни.
- Я разделил ее, - объяснил он, - на три помещения - по одному в каждом
этаже. Вот тут столовая; над нею моя спальня; а еще выше - мой кабинет. Вид
превосходный отовсюду, но из кабинета более широкий, ибо там за лесом
открывается море.
- Прекрасная столовая, - сказал отец Опимиан. - Высота вполне
соответствует размерам. Круглый стол удачно повторяет форму залы и приятно
обнадеживает.
- Надеюсь, вы окажете мне честь составить собственное сужденье о том,
обоснованны ли эти надежды, - сказал новый знакомец, поднимаясь во второй
этаж, и отец Опимиан подивился его учтивости. "Не иначе, - подумал он, -
замок сохранился со времен рыцарства, а юный хозяин - сэр Калидор". Однако
кабинет перенес его в иное время.
Стены все были уставлены книгами, и верхние полки доступны только с
галерейки, обегавшей всю комнату. Внизу стояли древние; наверху -
английские, итальянские и французские и кое-какие испанские книги.
Молодой человек снял с полки том Гомера и указал его преподобию место в
"Одиссее", которое тот читал у ворот. Отец Опимиан понял причины расточаемых
ему ласковостей. Он тотчас угадал близкую, тоже плененную греками душу.
- Библиотека у вас большая, - заметил он.
- Надеюсь, - отвечал молодой человек, - я собрал все лучшие книги на
тех языках, какими владею. Хорн Тук говорит: "Греческий, латынь, итальянский
и французский - вот, к несчастию, и все языки, обыкновенно доступные
образованному англичанину" {25}. А по мне, так блажен тот, кто хотя бы ими
владеет. На этих языках, и вдобавок на нашем собственном, написаны, я
полагаю, все лучшие в мире книги. К ним можно прибавить только испанский,
ради Сервантеса, Лопе де Веги и Кальдерона {26}, Dictum {Изречение (лат.).}
Порсона гласит {27}: "Жизнь слишком коротка для изучения немецкого", при
этом, очевидно, разумея не трудности грамматики, требующие для своего
преодоления особенно долгого времени, но то обстоятельство, что, сколько бы
мы времени ни потратили, нам нечем будет себя вознаградить { Француз -
хозяин гостиницы у Хэйворда {28} приводит против изучения немецкого другой,
не менее убедительный довод: "Как приметишь интересное по составу или
способу приготовления блюдо, из чего бы оно ни было, непременно выяснится,
что автор француз. Много лет назад как-то вздумалось нам спросить во
Французском Отеле в Дрездене, кому обязаны мы превосходнейшей пуляркой, и
нам ответили, что повар - сам хозяин, француз, бывший шеф-повар русского
посланника. Восемнадцать лет провел он в Германии, но ни слова не понимал ни
на одном языке, кроме собственного. A quoi bon, messieurs? - отвечал он,
когда мы выразили ему наше недоумение - A quoi bon apprendre la langue d'un
peuple qui ne possede pas une cuisine? [Зачем, господа? Зачем знать язык
народа, у которого нет кухни? (фр.)] (Примеч. автора).}.
Его преподобие не сразу нашелся с ответом. Сам он знал немного
французский, лучше итальянский, будучи поклонником рыцарских романов;
познаниями же в греческом и в латыни он с кем угодно мог поспорить; но его
более занимали мысли о положении и характере нового знакомца, нежели
литературные суждения, им высказываемые. Он недоумевал, отчего молодому
человеку со средствами, достаточными на то, что он сделал, понадобилось
делать все это и устраивать кабинет в одинокой башне, вместо того чтобы
порхать по клобам и пирам и в прочих суетных забавах света. Наконец он
возразил для поддержания беседы:
- Порсон был великий муж и dictum его повлиял бы на меня, вздумай я
заняться немецким; но такого намерения у меня никогда не бывало. Однако ж не
пойму, зачем вы поместили кабинет не во втором этаже, а в третьем? Вид, как
справедливо вы заметили, превосходный отовсюду; но здесь в особенности много
неба и моря; и я бы отвел на созерцанье часы одеваний, раздеваний и
переодеваний. Утром, вечером и полчасика перед обедом. Ведь мы замечаем
окружающее, производя действия, разумеется, важные, но от повторения ставшие
механическими и не требующие усилий ума, тогда как, предаваясь чтению, мы
забываем все впечатления мира внешнего.
- Истинная правда, сэр, - отвечал хозяин. - Но помните, как сказано у
Мильтона:
Порой сижу у ночника
В старинной башне я, пока
Горит Медведица Большая
И дух Платона возвращаю
В наш мир с заоблачных высот... {29}
Строки эти преследовали меня с ранних дней и побудили наконец купить эту
башню и поместить кабинет в верхнем этаже. Есть у меня, впрочем, и другие
причины для такого образа жизни.
Часы в кабинете пробили два, и молодой человек предложил гостю пройти в
дом. Они спустились по лестнице и, перейдя вестибюль, очутились в просторной
гостиной, просто, но красиво убранной; по стенам висели хорошие картины, в
одном конце залы стоял орган, в другом - фортепьяно и арфа, а посредине был
изящно сервирован завтрак.
- Этой порою года, - сказал молодой человек, - я ем второй завтрак в
два, а обедаю в восемь. И потому по утрам у меня выдается два больших
промежутка для занятий и для прогулок. Надеюсь, вы разделите мою трапезу. У
Гомера, сколько помнится, никто не отказывался от подобных предложений.
- Поистине, - отвечал его преподобие, - довод ваш веский. Я с радостью
соглашусь. К тому же от прогулки у меня разыгрался аппетит. - Да, должен вас
предупредить, - сказал молодой человек, - прислуга у меня только женская. Вы
сейчас увидите двух моих камеристок.
Он позвонил в колокольчик, и означенные особы не замедлили явиться;
обеим было не больше семнадцати лет, обе были прехорошенькие и просто, но
очень мило одеты.
Из расставленных перед ним кушаний доктор отведал языка и немного
холодного цыпленка. Мадера и шерри стояли на столе, но юные прислужницы
предложили ему еще бордо и рейнвейну. Доктор принял по вместительной чаше из
прекрасных ручек обеих виночерпиц и оба сорта вина нашел превосходными и в
меру прохладными. Больше пить он не стал, боясь отяжелеть перед дорогой и
опасаясь помешать предвкушению обеда. Не забыт был и пес, во все время
завтрака выказывавший пример благовоспитанности. Наконец его преподобие стал
раскланиваться.
- Надеюсь, - сказал хозяин, - теперь я вправе задать вам вопрос
гомерический: ???; ????? ??? ??????? {Кто ты и откуда? (греч.).}
- Совершенно справедливо, - отвечал доктор. - Имя мое Феофил Опимиан. Я
доктор богословия и пресвитер в соседнем приходе.
- Я же всего-навсего, - отвечал молодой человек, - Алджернон Принс. Я
получил в наследство кое-какие деньги, но без земель. И вот,
воспользовавшись открывшейся возможностью, я купил эту башню, устроился по
своему разумению и живу как мне хочется.
Его преподобие собрался уходить, мистер Принс, предложив немного
проводить его, кликнул своего пса, тоже ньюфаундленда, который немедля
завязал дружбу с докторским псом, и двое господ отправились в путь вслед за
веселыми собаками.
ГЛАВА IV
ЛЕС. РАССУЖДЕНИЕ О ВОЛОСАХ. ВЕСТАЛКИ
Mille hominum species, et rerum discolor usus:
Velle suum cuique est, neс vote vivitur uno.
Persius
Тысячи видов людей, и пестры их способы жизни:
Все своевольны, и нет единых у всех устремлений {3}.
Преподобный отец Опимиан:
- Как при таком доме вы обходитесь одной женской прислугой. Мистер
Принс:
- Не менее странно, быть может, что все семь - сестры и дочери старой
четы, служившей покойным моим родителям. Старшая мне ровесница, ей двадцать
шесть лет, так что все они выросли вместе со мною. Они прекрасно ладят и
делят все заботы по хозяйству. Те, которых вы видели, - самые младшие.
Преподобный отец Опимиан:
- Если и остальные столь же проворны, прислуга у вас прекрасная: но
семь молодых женщин в хозяйстве молодого холостяка - ибо, я полагаю, вы
холосты (мистер Принс кивнул утвердительно) - есть странное нововведение.
Нельзя полагаться на снисходительность света. Мистер Принс:
- Свет никогда не угадает добрых побуждений там, где может заподозрить
дурные. Я не хотел намеренно бросать вызов его предрассудкам. Я не хотел
выставляться чудаком. Но не стану же я отказываться от своего образа жизни
только оттого, что он отклоняется от общей дороги - "Le Chemin du Monde",
как один француз назвал комедию Конгрива {Congreve, le meilleur auteur
comique d'Angleterre: ses pieces les plus estimees sont "Le Fourbe", "Le
Vieux Garcon", "Amour pour Amour", "L'Epouse du Matin", "Le Chemin du
Monde". - Manuel Biographique par G. Peignot. Paris, 1800. [Конгрив, лучший
комический автор Англии; наиболее известные его пьесы: "Плуг", "Старый
холостяк", "Любовь ради любви", "Невеста утра", "Пути светской жизни".
Биографический справочник Г. Пеньо 3I. Париж, 1800 (фр.)]. (Примеч.
автора).}. Эти семь девушек, однако, живут здесь, уверяю вас, как жили бы
они в самом храме Весты. Особое стечение обстоятельств побудило меня к
такому хозяйству и его позволило; но отказаться от него, ни сократить, ни
расширить не заставят меня никакие соображенья.
Преподобный отец Опимиан:
- Вы намекнули, кажется, что кроме Мильтоновых стихов есть и другие
причины, почему вы живете наверху башни?
Мистер Принс:
- Я читал, что так жил один чудак {32}, не допуская к себе в святая
святых никого, кроме не то дочери, не то племянницы, уж не помню, и лишь
изредка снисходя до разговора с гостем, сумевшим склонить юную леди к
посредничеству. Наконец она представила ему одного господина, который затем
предложил ей руку и сердце, добился согласия затворника (забыл, как его
звали, я всегда называю его лорд Нуармонт {33}) на брак и ее увез. Вдобавок
отшельник избавился, верно, от какой-то давней обиды, либо разгадал какую-то
тайну, - словом, он вернулся в мир. Не знаю, где я это прочел, но я всегда
намеревался жить, как лорд Нуармонт, когда стану достаточно разочарованным.
Преподобный отец Опимиан:
- Вы похожи на разочарованного меньше всех, кого случалось мне
встречать; и, не имея ни дочери, ни племянницы, имеете семь звеньев вместо
одного, связывающих вершину вашей башни с миром внешним.
Мистер Принс:
- Все мы рождены для разочарования. Счастие наше ему не помеха.
Довольны мы не тем, что есть, но тем чему должно быть. Можно разочароваться
и в повседневности; если же нет, можно создать себе недостижимый идеал и
обидеться на природу за то, что она не дает нам того, чего дать не может.
Такое разочарование неразумно, но все разочарование.
Преподобный отец Опимиан:
- Так разочаровались жители Готама {34}, когда не смогли выудить из
моря луну.
Мистер Принс:
- Да, именно так, и многие попадают в положение жителей Готама, хоть
немногие готовы в этом признаться.
Преподобный отец Опимиан:
- Боюсь, я чересчур прозаичен, чтобы сочувствовать вполне столь тонким
материям; однако взгляните, каков тут лес! Взгляните на тот старый дуб и
оленя с ним рядом, и какие долгие, густые ряды папоротника взбегают на
пригорок к березовой роще, и как играют тени на стволах, как сверкает
наперстянка. В таком месте поэту может явиться гамадриада.
Мистер Принс:
- Все это прекрасно сейчас, но, быть может, чересчур прекрасно для
будущего. Рано или поздно лес вырубят; оленей выгонят или изведут; деревья
выкорчуют или огородят. Вот вам и новая почва для разочарования. Чем больше
восхищаемся мы всем этим ныне, тем больше будем тогда об этом сожалеть.
Любви к лесным красотам грозит ограждение лесов, и вместо гамадриады вашему
взору может предстать плакат, грозящий наказаньем по всей строгости закона
каждому, кто вздумает вторгнуться в огороженные владения.
Преподобный отец Опимиан:
- Позвольте, милый юноша, вот вы сами огородили же любимое место
прогулок, - моих, да и не только моих. Плаката, о каком вы говорили, я не
заметил; но его вполне заменяет внушительная ваша изгородь.
Мистер Принс:
- Верно; но когда кусок государственной земли предназначается на
продажу, ясно, что кто-то его купит и огородит. Я-то хоть не испортил
окружающего пейзажа; и мною двигала потребность замкнуться, а не запереть
участок потому только, что он моя собственность.
На полпути к дому его преподобия новые знакомцы расстались, и отец
Опимиан пообещал вскоре снова навестить мистера Принса, вместе с ним
отобедать и остаться ночевать.
По дороге отец Опимиан рассуждал сам с собою.
Странная, однако, метаморфоза старой башни. Хорошая столовая. Хороший
кабинет. Меж ними спальня: ее он мне не показал. Хорошее вино. Отменное.
Миленькие камеристки. Очень, очень миленькие. Две из семи весталок,
поддерживающих огонь в очаге молодого сего Нумы {35}. Кстати, и платье у них
как у весталок - белое с пурпурной каймою. Но зато на головах - ничего,
кроме красиво убранных волос. Весталки носили уборы, скрывавшие волосы, если
они у них были. При посвящении их обривали. Возможно, они опять отпускали
волосы. Возможно, и нет. В этом надобно разобраться. Если нет - то была
мудрая предосторожность. "Власы - единая краса", - говорит Arbiter
Elegantiarum {**} и сравнивает голую голову с грибом {*}. Голова без волос,
говорит Овидий, что поле без травы, что безлиственный куст {***}. Сама
Венера, покажись она ему с голой головой, не пленила бы Апулея {****}, и я с
ним согласен. Муж у Менандра {*****} {38} в припадке ревности бреет жене
голову; увидев, что он наделал, он в отчаянии кидается к ее ногам. Зато,
покуда волосы не отрастут, он избавлен от мук ревности. А у Еврипида есть
одна тонкость, которой не замечал ни один его толкователь. Эгист выдал
Электру за молодого крестьянина, обрабатывающего свой клочок земли. Тот
великодушно щадит царевну и невинной возвращает брату ее Оресту.
"Маловероятно", - замечает кое-кто из критиков. А я скажу - весьма вероятно:
ибо у нее была обрита голова. Тут секрет, тут тонкое лукавство великого
поэта. Бритая голова - символ скорби; но она же и надежная поддержка
вышеупомянутого великодушия. "Скорбя о мертвом, - говорит Аристотель, - из
сочувствия к нему, мы уродуем себя, остригая волосы". Вот уж воистину,
сочувствие по смежности. От обритой женской головы всего лишь шаг к голому
черепу. У Электры не было необходимости в таком знаке скорби; ибо в
родственных трагедиях у Софокла и Эсхила скорбь ее столь же велика, а ходит
она с развевающимися волосами; но у них она незамужняя дева, и им нет нужды
выдвигать столь действенное противоядие ее чарам. Не вынуждает к этому и
обычай; жертвы всеми волосами требовала лишь свежая утрата, а в память
давнего горя выстригали всего несколько прядей {******}. И Еврипидом
руководили одни только соображения сценические. Елена - та не стала брить
голову, когда того требовал обычай. Еврипид заставляет Электру упрекнуть
Елену ее кокетством {*******} и лишний раз доказывает, что неспроста обрил
героиню, когда обычай того не требовал. У Теренция достало вкуса не обрить
героиню в "Формионе" {41}, вопреки строгости афинского закона. Лохматая, она
сияла красотой, но вовсе без волос не могла бы тронуть сердца Антифона. ????
??? ??? ????? ????? ????????? ????? {********}. Но отчего мой разум все это
со мною обсуждает? омрачая печальными образами прелесть живого часа? ибо
роскошные власы сих юных дев - редкой красоты. Косы их не срезаны под сенью
священного лотоса, как то бывало, согласно Плинию {43}, с косами весталок.
Да, будь милый юноша даже сама нравственность и воплощение порядка, в одном
он пренебрег моралью, и свет ему этого не простит. Уверен, миссис Опимиан
ему не простит. Добро бы он был женат, тогда дело другое. Да только, боюсь,
вздумай он теперь жениться, среди его Лар разгорится такой пожар, что куда
там жертвенники Весты. В храме станет чересчур жарко. Но раз он противник
перемен, зачем ему и жениться? К тому же он толкует о возможном
разочаровании в каком-то несказанном идеале и, дабы этого разочарования
избежать, намеревается жить как лорд Нуармонт, о котором я и не слыхивал.
Оно, надеюсь, от него еще далеко, судя по тому, как он завтракает, гуляет и,
полагаю, обедает тоже. Вряд ли сердце его разорвется от тоски по журавлю в
небе, если только повара у него не хуже камеристок, а вино, которым меня
угощали, дает возможность судить о его погребе. И он образован. Кажется,
особенно любит греков. Не приведись ему случайно услышать, как я читаю
Гомера, он бы меня не пригласил. И стоять бы мне у ворот до заката, и он бы
на меня обратил не больше внимания, чем на ворону какую-нибудь.
{* Quod solum formae decus est, cecidere capilli. Петроний, сатира,
109. (Примеч. автора).
** ... laevior ... rotundo
Horti tubere, quod creavit unda (там же) (мягче гриба, который сырость
взращивает на почве сада). "Голова, говоря языком садовника, есть луковичное
образование между двумя плечами". (Д. А. Стивенс {36}. "Лекция о головах").
(Примеч. автора; лат.).}
*** Turpe pecus mutilum; turpe est sine gramine campus;
Et sine fronde frutex; et sine crine caput.
Ovid: Artis Amatoriae, III, 249.
[Стыдно быку без рогов, и стыдно земле без колосьев,
Стыдно кусту без листвы, а голове без волос.
Овидий. Наука любви. III, 249-250.
(Пер. М. Гаспарова)]. (Примеч. автора).
**** At vero, quod nefas dicere, neque sit ullum hujus rei tarn dirum
exemplum: si cujuslibet eximie pulcherrimae, que foeminae caput capillo
exspoliaveris, et faciem nativa specie nudaveris, licet ilia coelo dejecta,
mari edita, fluctibus educate, licet, inquam. Venus ipsa fuerit, licet omni
Gratiarurn choro stipata, et toto Cupidinum populo comitata, et balteo suo
cincta, cinnama fragrans, et balsama rorans, calva processerit, placere non
poterit nee Vulcano suo. Apuleius Metamorph. II, 25.
Но если бы (ужасное предположение, да сохранят нас боги от малейшего
намека на его осуществление!) {37}, если бы у самых прекраснейших женщин
снять с головы волосы и лицо лишить природной прелести, то пусть будет с
неба сошедшая, морем рожденная, волнами воспитанная, пусть, говорю, будет
самой Венерой, хором граций сопровождаемой, толпой купидонов сопутствуемой,
поясом своим опоясанной, киннамоном благоухающей, бальзам источающей, - если
плешива будет, даже Вулкану своему понравиться не сможет. Апулей.
Метаморфозы, II, 25. (Примеч. автора).
***** ?????????????. (Примеч. автора).
****** Софокл, "Электра", 449 {39}. (Примеч. автора).
******* Еврипид. "Орест", 128 {40}. (Примеч. автора).
******** "Но ночью мою душу волнуют подобные думы" {42} (греч.). (Пер.
Н. И. Гнедич).
За обедом его преподобие поведал миссис Опимиан об утрешнем
происшествии, и, как он и ожидал, семь сестер вызвали суровый ее приговор.
Не теряя обычной безмятежности, она, однако, спокойно и решительно объявила,
что в добродетель молодых людей не верит.
- Душа моя, - сказал ей пресвитер, - кто-то, не помню кто, сказал, что
в жизни каждого есть своя загнутая страница. Возможно, и в жизни нашего
юного друга она есть; только том, ее содержащий, лежит не под той крышей,
под которой обитают семь сестер.
Его преподобие не мог пойти спать, не выяснив своих сомнений
относительно волос весталок; он вошел в кабинет, достал с полки старый
фолиант и намеревался заглянуть в Lipsius de Vestalibus {Липсий {44} о
весталках (лат.).}, как вдруг в мозгу его мелькнули строки, проливавшие свет
на мучивший его вопрос. "Как же я мог это забыть?" - подумал он.
"Ignibus Iliacis aderam: cum lapsa capillis
Decidit ante sacros lanea vitta focos {*}", -
{* У илионских огней я была, когда вдруг соскользнула / Долу повязка
моя перед священным огнем {45}. (Примеч. автора).}
говорит в "Фастах" Сильвия {46}.
Он взял "Фасты", полистал и напал на другую строчку:
Attonitae flebant demisse crine ministrae {*}.
{* Мчится она без ума, как фракийские, слышно, менады
Носятся, космы волос на голове распустив {48}.
(Примеч. автора).
И заметку старого толкователя: "Это взразумит тех, кто сомневается в том,
были ли волосы у весталок".
"Отсюда я заключаю, - сказал себе отец Опимиан, - что в своих сомнениях
я не одинок; ясно, волосы у них отрастали. Но если они окутывали их шерстью,
то были они или нет - какая разница? Vitta {Повязка (лат.).} - тут и символ,
и надежная защита целомудрия. Не посоветовать ли юному другу, чтоб он тоже
окутал так головы своих весталок? И для всех будет безопаснее. Но трудно
вообразить совет, который встретит меньшую признательность. Лучше уж
принимать их какие они есть и не вмешиваться".
ГЛАВА V
СЕМЬ СЕСТЕР
???????? ??????? ???? ??? ???? ??????
???? ??????? ???, ?? ?????? ??? ?????
Euripides. Alcestis
...За кубком
Хоть день, да твой,
А завтра чье-то завтра {48}.
Прошло немного времени, и его преподобие вспомнил, что обещался еще
наведаться к новому знакомцу, и, намереваясь у него переночевать, попозже
отправился из дому. Погода стояла жаркая, он брел медленно и чаще обычного
останавливался отдохнуть в тени деревьев. Его провели в гостиную, куда
вскоре вышел мистер Принс и сердечно его приветствовал.
Они вместе отобедали в нижнем этаже башни. Обед и вино пришлись весьма
по вкусу отцу Опимиану. Потом они отправились в гостиную, и те две девушки,
что прислуживали за обедом, принесли им кофе и чай.
Его преподобие сказал:
- У вас тут много музыкальных инструментов. Вы играете? Мистер Принс:
- Нет. Я руководствовался суждением Джонсона {49}: "Сэр, однажды я
решил было играть на скрипке; но понял, что, чтобы играть хорошо, надобно
играть всю жизнь, а мне хотелось делать кое-что и получше".
Преподобный отец Опимиан:
- Стало быть, вы держите их лишь для мебели и к услугам гостей?
Мистер Принс:
- Не вполне. Служанки мои на них играют и поют под их аккомпанемент.
Преподобный отец Опимиан:
- Служанки?
Мистер Принс:
- Ну да. Они получили превосходное воспитание и обучены игре на разных
инструментах.
Преподобный отец Опимиан:
- И когда же они играют?
Мистер Принс:
- Каждый вечер в эту пору, если я дома один.
Преподобный отец Опимиан:
- Отчего же не при гостях?
Мистер Принс:
- La Morgue Aristocratique {Аристократическая надменность (спесь,
чванство) (фр.).}, охватившая все наше общество, не потерпит таких занятий
со стороны женщин, из которых одни готовили бы обед, а другие присматривали
за его приготовленьем. Во времена Гомера это не сочли бы недопустимым.
Преподобный отец Опимиан:
- Но тогда, я надеюсь, вы не сочтете это недопустимым и нынче вечером,
ибо Гомер - связующее нас звено.
Мистер Принс:
- Вам хотелось бы их послушать?
Преподобный отец Опимиан:
- Очень бы хотелось.
Две младшие сестры явились на зов, им сообщено было о желании его
преподобия, и вот все семь пришли вместе в белых платьях, отделанных
пурпуром.
"Семь плеяд, - подумал отец Опимиан. - Какое созвездие красавиц!" Он
встал, поклонился, и они все очень мило кивнули ему в ответ.
Потом они пели и играли на фортепианах и на арфе. Отец Опимиан был в
восхищении.
Потом перешли они к органу и исполнили кое-что из духовной музыки
Моцарта и Бетховена. А потом стали молча, словно ожидая приказаний.
- Обычно напоследок, - сказал мистер Принс, - мы поем гимн святой
Катарине, но, быть может, это не в вашем вкусе; хотя святая Катарина и
значится в англиканском церковном календаре.
- Я люблю духовную музыку, - сказал его преподобие, - и не стану
возражать против святой англиканского церковного календаря.
- Вдобавок, - сказал мистер Принс, - она - символ безупречной чистоты и
как нельзя более подходящий пример для юных девушек.
- Совершенно справедливо, - заметил отец Опимиан. ("И совершенно
непонятно вместе с тем", - подумал он про себя.)
Сестры спели свой гимн, раскланялись и удалились.
Преподобный отец Опимиан:
- Руки у них, кажется, не огрубели от домашней работы.
Мистер Принс:
- Они лишь ведут хозяйство. Для грубой работы у них свой штат прислуги.
Преподобный отец Опимиан:
- В таком случае, их обязанности схожи с теми, какие исполняли девушки
у Гомера в домах своих отцов с помощью рабынь.
Мистер Принс:
- Да, пожалуй.
Преподобный отец Опимиан:
- Словом, они настоящие дамы по манерам и воспитанию, хотя и не по
положению в обществе; только в доме от них куда больше проку, чем обычно
бывает от наших дам.
Мистер Принс:
- Да, пожалуй. Если дерево познается по плодам, устройство моего дома
должно примирить вас с неожиданностью подобного опыта.
Преподобный отец Опимиан:
- Я совершенно с ним примирился. Успешнейший опыт.
Его преподобие всегда выпивал на ночь стаканчик коньяка с водой, летом
с содовой, зимой - с горячей. Выпив его, он ушел в отведенную ему спальню и
заснул крепким сном. Снились ему Электра и Навзикая, весталки, плеяды и
святая Катарина, и когда он проснулся, в ушах его еще звенели слова гимна,
услышанного накануне вечером:
Dei virgo Catharina,
Lege constans in divina,
Coeli gemma preciosa,
Margarita fulgida,
Sponsa Christi gloriosa,
Paradisi viola! {*}
{* Невесты Девы краше нет -
Жемчужина, нетленный свет!
Ты пламенный цветок небес,
Фиалка, чудо из чудес! (Примеч. автора).}
ГЛАВА VI
ПРОСТОЕ СЕРДЦЕ, ПРОНЗЕННОЕ СТРЕЛОЙ
В отчаянье у чистого ручья
Пастух покинутый лежал {50}.
Наутро, приятно откушав, его преподобие пустился в обратный путь. Юный
друг его провожал и отпустил, лишь добившись от него обещания быть снова и с
визитом более длительным.
Как всегда, отец Опимиан по дороге рассуждал сам с собою. "Непорочность
сих дев не подлежит сомненью. Молодой человек обладает всеми качествами,
каких только могли бы пожелать лучшие друзья мисс Грилл в ее будущем
супруге. Она тоже во всех отношениях ему подходит. Но семь этих дам
вклиниваются тут, подобно семи мечам Аякса. Они весьма привлекательны.
...Facies non omnibus una, Nec diversa tamen: qualem decet esse sororum
{*}.
{...Лицом не тождественны были
И не различны они, как быть полагается сестрам {51}. Овидий.
"Метаморфозы", кн. 2. (Примеч. автора).}
Будь у меня такая жизнь, я ни за что не захотел бы ее менять. Какая
оригинальность в наши дни однообразия и скуки. Какое благородство в наши дни
недолжного обращения со слугами. Какая слаженность в ведении хозяйства.
Какая прелесть лиц и уборов. Какая приятность манер и повадок. Какая
искусность в музыке. Словно зачарованный замок! Мистер Грилл, столь охотно
толкующий о Цирцее, почувствовал бы себя тут как дома; он бы легко
вообразил, будто ему прислуживают ее служанки, дочери потоков и рощ. Мисс
Грилл легко могла бы вообразить, будто попала в обиталище тезки своей
Морганы. Боюсь только, она повела бы себя так, как повел себя с Морганой
Роланд, разбив талисман и рассеяв чары. А ведь жаль. И жаль будет, однако,
если эти двое вообще не познакомятся. Но отчего мне хлопотать о сватовстве?
Всегда это неблагодарная забота. Если все кончится хорошо, твою добрую
услугу забудут. Если плохо - обе стороны тебе не простят".
Мысли его преподобия прервали чьи-то сетования, делавшиеся все громче,
по мере того как он продолжал путь. Он дошел до места, откуда неслись звуки,
и не без труда обнаружил скорбящего сельского жителя, укрытого густыми
папоротниками, выше его роста, если б он поднялся на ноги; и если бы,
катаясь по земле в припадке отчаяния, он их не примял, он так и оставался бы
невидим, припав к ручью на опушке леса. Слезы на глазах и бедственные
выкрики странно не вязались с круглым розовым лицом, казалось, надежно
подкрепленным элем и мясом для борьбы с любыми бороздами горя; но от любви
не защитят даже такие надежные средства, как мясо и эль. Стрелы амура
пробили оборону, и поверженный олень, тоскуя, поник у потока.
Его преподобие, приблизясь, ласково спросил:
- Что с вами приключилось?
Ответом ему был только новый взрыв отчаяния; бедняга отвергал все
попытки участия.
- Вы мне ничем не поможете.
- Как знать, - возразил отец Опимиан. - Покуда не расскажешь о своей
беде, никогда не знаешь, можно ли ей помочь.
Сначала его преподобие не добился ничего, кроме повторения фразы "Вы
мне ничем не поможете". Но его доброта наконец одержала верх над недоверием
несчастного, и, сам не свой от горя, давясь слезами, тот воскликнул:
- Она за меня не хочет!
- Кто именно? - осведомился его преподобие.
- Ну ладно, - отвечал скорбящий, - рассказывать, так уж все. Это леди
из замка.
- Леди? - спросил отец Опимиан.
- Они-то себя служанками называют, - отвечал тот, - да только они самые
настоящие леди, и уж как нос задирают, раз одна мне отказала: "Отец у меня
богатый, у него самая лучшая ферма во всей округе, и своя, собственная. И
вдвоем мы с ним, он да я". А моя жена хозяйство бы вела, а по вечерам бы
играла и пела - ох, она ведь все умеет! - и читать, и писать, и счета вести,
петь, играть - сам слыхал! - и сливовый пудинг печь - сам видел! - и зажили
бы мы уютно, как три сверчка на печи, а к концу года, глядишь, - и все
четыре! А вот не хочет же!
- Вы ее спрашивали? - спросил его преподобие.
- Откровенно спросил, - отвечал тот. - А она сперва чуть не
рассмеялась. Только она не рассмеялась. Поглядела серьезно и говорит:
"Простите меня". Говорит, я вижу, вы не шутите. Мол, я хороший сын и достоин
хорошей жены. Только, мол, не может она. Мисс, я ей говорю, видно, вам кто
другой нравится? Нет, говорит, никто.
- Это утешительно, - сказал отец Опимиан.
- Чего же утешительно-то? - отвечал несчастный. - Меня-то она не хочет!
- Она еще передумает, - сказал отец Опимиан, - если сердце ее свободно.
К тому же она ведь сказала, что не может.
- Не может, - отвечал несчастный, - это и значит - не хочет. Только что
вежливо.
- А объяснила она, отчего она не может? - спросил отец Опимиан.
- Объяснила, - был ответ. - Говорит, они с сестрами решили не
расставаться друг с дружкой и с молодым хозяином.
- Кстати, - заметил отец Опимиан. - Вы не сказали мне, которая же из
семи ваша избранница.
- Третья, - отвечал тот. - Они-то называют ее второй поварихой. У них
там экономка, две поварихи, две горничные и две камеристки. Но они только
хозяина обслуживают. А уж их самих обслуживают другие.
- И как же ее зовут? - спросил его преподобие.
- Дороти, - был ответ. - Дороти ее зовут. У них имена идут - А, Б, Ц,
только А на конце: Бетси, Цецилия, Дороти, Ева, Фанни, Грейс, Анна. Но они
говорят, это не по алфавиту. Их крестили в честь тональности A-moll, если,
конечно, вы это понимаете.
- Пожалуй, понимаю, - улыбнулся отец Опимиан. - Их крестили в честь
греческой диатонической гаммы, и они составляют два смежных тетрахорда,
если, конечно, вы это понимаете.
- Нет, пожалуй, я не понимаю, - отвечал горемыка с сомненьем.
- А молодой хозяин, - заключил отец Опимиан, - носящий имя Алджернон,
это Proslambanomenos, или тоника, и заключает октаву. Родители его, верно,
сочли, что это неспроста и что он и семь его названых сестер должны всю
жизнь прожить в гармонии. Но вы-то как с ними свели знакомство?
- Да как? - отвечал страдалец. - Я много чего вожу к ним с нашей фермы,
ну а она принимает товар.
- Я хорошо знаю этот дом, - сказал его преподобие, - и хозяина и
девушек. Возможно, он женится, а они последуют его примеру. Будем уповать.
Скажите, как вас зовут?
- Зовут-то меня Плющом, - был ответ. - Гарри Плющ я. А она ведь правда
красавица?
- О, бесспорно, - сказал отец Опимиан. - Они все миленькие.
- И вот не хочет за меня, - снова вскричал тот, но уже с меньшей мукой.
Отец Опимиан его утешил и озарил лучом надежды. На том они и расстались.
И снова его преподобие стал рассуждать сам с собой: "Кажется, всякая
трудность разрешима. Выйдет замуж хоть одна - и все построение распадется.
Однако сама по себе ни одна на такое не решится. Вот если бы семеро румяных
здоровяков Плющей разом предложили каждой по руке и сердцу? Семь нот в
тональности A-moll октавой ниже? А? Еще и не такое случалось! Я читал про
шестерых братьев, которые все по очереди услужливо сломали себе шею, чтобы
седьмой, герой повести, наследовал отцовское именье. Но вот опять я - и
зачем мне печься о чьем-то браке? Пусть уж все идет своим чередом".
Но, как ни старался, отец Опимиан не мог отогнать смутный образ - себя
самого, благословляющего двух врачующихся юных своих друзей.
ГЛАВА VII
СВЯЩЕННИК И ЕГО СУПРУГА. СОЮЗЫ ЛЮБВИ. ГАЗЕТА
Indulge Genio: carpamus dulcia: nostrum est
Quod vivis: cinis, et manes, et fabula fies.
Vive memor lethi: fugit hora: hoc quod loquor, inde est.
Persius
Гения ты ублажай своего {52}: лови наслажденья,
Жизнь наше благо; потом - ты пепел, призрак и сказка.
Помня о смерти, живи! Час бежит, и слова мои в прошлом.
Персий
- Agapetus и Agapetae {???????? ??? ????????. (Примеч. автора).}, -
сказал преподобный отец Опимиан наутро за завтраком. - И притом в лучшем
смысле слова - таковы, к счастью, отношения юного сего господина со
служанками.
Миссис Опимиан:
- Может быть, ты возьмешь на себя труд изложить мне свое мнение о них
более доступно?
Преподобный отец Опимиан:
- Разумеется, душенька. Слово означает "влюбленный" в чистейшем,
возвышенном смысле. В этом-то смысле и употребляет его святой апостол Павел,
говоря о единоверках своих и возделывающих общий с ним вертоград соратницах,
в чьих домах доводилось ему живать. В этом смысле прилагалось оно к девам и
святым мужам, обитавшим под одной кровлей в союзе любви духовной.
Миссис Опимиан:
- Что ж, всякое бывает. Ты - святой муж, отец Опимиан, однако, будь ты
холост, а я дева, вряд ли рискнула б я быть твоей ага... ага...
Преподобный отец Опимиан:
- Agapete. Но я никогда и не посягал на такую духовную высоту. Я
последовал совету святого апостола Павла, который говорит: "Лучше вступить в
брак..." {53}
Миссис Опимиан:
- Цитату можешь не оканчивать.
Преподобный отец Опимиан:
- Agapete часто переводится "приемная сестра". Такие отношения,
по-моему, вполне мыслимы при наличии обетов безбрачия и духовной высоты.
Миссис Опимиан:
- Очень возможно. И столь же мыслимы при отсутствии того и другого.
Преподобный отец Опимиан:
- И еще более мыслимы, когда приемных сестер семь, а не одна.
Миссис Опимиан:
- Возможно.
Преподобный отец Опимиан:
- Если бы ты видела, душенька, как обращаются эти девицы к хозяину, ты
бы тотчас поняла характер их отношений. Их почтительность неопровержимо
убеждает меня, что я не ошибся.
Миссис Опимиан:
- Будем надеяться.
Преподобный отец Опимиан:
- У меня попросту нет сомнений. Семь весталок непорочны, либо ничего не
стоят ни наблюденья мои, ни весь мой жизненный опыт. Называя их весталками,
я не вполне точен: в Риме избиралось только по шести весталок. Зато было
семь плеяд, покуда одна не исчезла. Можно допустить, что она стала седьмой
весталкой. Или, поскольку планет прежде было семь, а теперь насчитывается
более пятидесяти, можно и седьмую весталку приписать законам прогресса.
Миссис Опимиан:
- Смертных грехов прежде тоже было семь. Сколько же прибавил к их числу
прогресс?
Преподобный отец Опимиан:
- Надеюсь, ни одного, душенька. Хотя этим обязаны мы не собственным его
тенденциям, но емкости старых определений.
Миссис Опимиан:
- По-моему, я уже где-то слыхала это твое греческое слово.
Преподобный отец Опимиан:
- Есть такие агапемоне {54}, душенька. Ты, верно, про них думаешь.
Миссис Опимиан:
- Про них. И что бы такое могло это слово значить?
Преподобный отец Опимиан:
- Оно значит "приют любви". Любви духовной, разумеется.
Миссис Опимиан:
- Хороша духовная любовь - разъезжает цугом {55}, роскошествует и
укрывается высокой стеной от любопытных взоров.
Преподобный отец Опимиан:
- Все так, душенька, но вреда ведь от этого никому никакого нет.
Миссис Опимиан:
- Ты, отец Опимиан, ни в чем вреда видеть не хочешь.
Преподобный отец Опимиан:
- Боюсь, я во многом вижу больше вреда, нежели мне бы того хотелось. Но
агапемоне кажутся мне безвредными оттого, что я о них почти не слышу. Свет
из-за всего готов поднять шум; а на то, что в порядке вещей, никто и
внимания не обращает.
Миссис Опимиан:
- Неужто, по-твоему, эти агапемоне - в порядке вещей?
Преподобный отец Опимиан:
- Я говорю только, что не знаю, соответствуют ли они порядку вещей или
нет. А вот нового в них нет ничего. Еще три столетия назад было такое
семейство "Союз любви", и Мидлтон о нем сочинил комедию. Королева Елизавета
семейство преследовала; Мидлтон его высмеял; оно, однако, пережило обоих, и
в том не вижу я никакого вреда {56}.
Миссис Опимиан:
- Неужто же свет так зол, что замечает новизну только в беспорядке?
Преподобный отец Опимиан:
- Быть может, это происходит оттого, что порядок вещей нарушается лишь
изредка. Из множества людей, утром идущих по улице, лишь одного ограбят или
собьют с ног. Если бы вдруг сообщение Гамлета "в мире завелась совесть" {57}
оказалось верно, тотчас перестали бы выходить газеты. Ведь в газетах что мы
читаем? Во-первых, отчеты обо всех смертных грехах, о несчетных видах
насилия и обмана; затем безудержную болтовню, вежливо именуемую
законодательной мудростью, которой итог - "непереваренные массы закона,
вытряхнутые, как из мусорной тележки, на головы подданных" {Джереми Бентам.
(Примеч. автора).}, затем перебранку в том лающем тоне, который именуется
адвокатским красноречием и которого первым виртуозом был Цербер {Cerberus
forensis erat causidicus. Petronius Arbiter [Цербер был судейский крючок.
Петроний Арбитр (лат.). Фрагмент. 8]. (Примеч. автора).}; далее читаем мы о
скандальных собраниях разоренных компаний, где директора и пайщики поносят
друг друга в отборных выражениях, неведомых даже Рабле; о банкротствах
банков, словно мановением волшебной палочки заставляющих благородных
джентльменов сбрасывать маски и домино и являться в истинном своем облике
жуликов и карманных воришек; об обществах всякого рода, обучающих всех
всему, вмешивающихся во все дела и исправляющих все нравы; далее читаем мы
хвастливые объявления, сулящие красоту Елены той, кто купит баночку крема, и
век Старого Парра {58} тому, кто купит коробочку пилюль; читаем о чистейшем
безумии так называемых дружеских встреч; читаем отчеты о том, как
какой-нибудь невыразимый болван развлекал избранное общество - все предметы
разные, несуразно-многообразные, но доведенные до сходства почти
родственного лоском лжи, которая их покрывает.
Миссис Опимиан:
- Прости, что тебя перебила, отец Опимиан, но пока ты говорил, я
подумала, что, читая газету, ведь не слышишь адвокатского лая.
Преподобный отец Опимиан:
- Воля твоя, но кому хоть раз довелось его слышать, легко воспроизведет
его в своем воображении.
Миссис Опимиан;
- Ты ничего не сказал насчет несчастных случаев, а ведь и про них
газеты много пишут. Текст взят с http://www.lit-bit.narod.ru/
