В тени ветвей у синих вод

Они водили хоровод.

Подобно звездному шатру,

Цветы струили зыбкий свет

И, колыхаясь на ветру,

Мне посылали свой привет.

Их были тысячи вокруг,

И каждый мне кивал, как друг.

Была их пляска весела,

И видел я, восторга полн,

Что с ней сравниться не могла

Медлительная пляска волн.

Тогда не знал я всей цены

Живому золоту весны.

Но с той поры, когда впотьмах

Я тщетно жду прихода сна,

Я вспоминаю о цветах,

И, радостью осенена,

На том лесистом берегу

Душа танцует в их кругу.

THE SEVEN SISTERS, OR THE SOLITUDE OF BINNORIE

I

Seven Daughters had Lord Archibald,

All children of one mother:

You could not say in one short day

What love they bore each other.

A garland, of seven lilies, wrought!

Seven Sisters that together dwell;

But he, bold Knight as ever fought,

Their Father, took of them no thought,

He loved the wars so well.

Sing, mournfully, oh! mournfully,

The solitude of Binnorie!

II

Fresh blows the wind, a western wind,

And from the shores of Erin,

Across the wave, a Rover brave

To Binnorie is steering:

Right onward to the Scottish strand

The gallant ship is borne;

The warriors leap upon the land,

And hark! the Leader of the band

Hath blown his bugle horn.

Sing, mournfully, oh! mournfully,

The solitude of Binnorie.

III

Beside a grotto of their own,

With boughs above them closing,

The Seven are laid, and in the shade

They lie like fawns reposing.

But now, upstarting with affright

At noise of man and steed,

Away they fly to left, to right -

Of your fair household, Father-knight,

Methinks you take small heed!

Sing, mournfully, oh! mournfully,

The solitude of Binnorie.

IV

Away the seven fair Campbells fly,

And, over hill and hollow,

With menace proud, and insult loud,

The youthful Rovers follow.

Cried they, "Your Father loves to roam:

Enough for him to find

The empty house when he comes home;

For us your yellow ringlets comb,

For us be fair and kind!"

Sing, mournfully, oh! mournfully,

The solitude of Binnorie.

V

Some close behind, some side to side,

Like clouds in stormy weather;

They run, and cry, "Nay, let us die,

And let us die together."

A lake was near; the shore was steep;

There never foot had been;

They ran, and with a desperate leap

Together plunged into the deep,

Nor ever more were seen.

Sing, mournfully, oh! mournfully,

The solitude of Binnorie.

VI

The stream that flows out of the lake,

As through the glen it rambles,

Repeats a moan o'er moss and stone,

For those seven lovely Campbells.

Seven little Islands, green and bare,

Have risen from out the deep:

The fishers say, those sisters fair,

By faeries all are buried there,

And there together sleep.

Sing, mournfully, oh! mournfully,

The solitude of Binnorie.

ЗАМОК БИННОРИ

Лорд Камбель отцом был семи дочерей, -

Прекрасные, умные детки!

Похожи на семь белоснежных лилей,

Весной на одной распустившихся ветке,

И рыцарем гордым был Камбель-отец,

Душою и храбростью воин;

Он часто кидал свой угрюмый дворец

И, дочек оставя, был сердцем спокоен.

А в замке угрюмом, старинном оне

И дни и недели все жили одне,

Всегда за работой до белой зари...

О, как все спокойно в стенах Биннори!

Волна за волною по морю бежит,

Волною корабль подгоняет...

Прощальной зарею весь запад облит...

Разбойник морской к Биннори приплывает...

И на берег выступил хищный пират.

Он весь под влияньем идеи,

Что в замке забыты за пряжей сидят,

Отца дожидаются дочки-лилеи...

"Уж будут наверно красотки - мои!

Назад полечу я в объятьях любви

При гаснущем блеске пурпурной зари..."

О, как все спокойно в стенах Биннори!

В лесу, на лужайке с цветущим ковром,

Как будто бы чуткие лани,

Спят девы спокойным и сладостным сном

И облик родителя видят в тумане...

Но вдруг звон оружия, крики и шум...

Лес вторит пиратов напевам...

Девицы в испуге, мешается ум...

Что делать им, робким, боящимся девам?

Лорд Камбель, забыл ты семь ценных камней,

Блестящих алмазов короны твоей,

Прекрасных, как звезды вечерней зари!..

О, как все прекрасно в стенах Биннори!

И девы вскочили... как серны бегут,

А следом за ними пираты...

Они нагоняют, они их зовут,

И девушки бедные страхом объяты.

Бегут они, словно как лань от ловца...

Как будто у пойманной пташки,

Трепещут у девушек робких сердца,

И молятся Деве Марии бедняжки:

"Спаси нас, Мадонна, от гибели злой,

Ты, ангел-хранитель, крылами закрой,

Крылами прозрачнее утра зари"...

О, как все спокойно в стенах Биннори!

Бегут они, словно как серны бегут...

Скала вдруг... На что им решиться?

У ног ее волны сердито ревут,

И в них она мрачно и грозно глядится.

Минута... Они очутились на ней,

Тоски и отчаянья полны...

Спасения нет - и гирлянда лилей

Низринулась, канула в шумные волны...

Бежит ли источник по мягким лугам, -

Он вечную память журчит дочерям,

О том же поет соловей до зари...

О, как все спокойно в стенах Биннори!

Но девы живут: из бурливых валов

Поднялись над синей водою

Как раз семь зеленых, больших островов,

Покрытых цветами и мягкой травою.

Твердят рыболовы, что в тех островах

Могилы девиц утонувших,

Под пение феи в роскошных мечтах

И в сладостных грезах спокойно уснувших...

Те девы в преданьях вовек не умрут,

Красою все больше и больше цветут,

Красою прекраснее утра зари...

О, как все спокойно в стенах Биннори!

TO THE SPADE OF A FRIEND

Composed while We Were Labouring Together

in His Pleasure-Ground

Spade! with which Wilkinson hath tilled his lands,

And shaped these pleasant walks by Emont's side,

Thou art a tool of honour in my hands;

I press thee, through the yielding soil, with pride.

Rare master has it been thy lot to know;

Long hast Thou served a man to reason true;

Whose life combines the best of high and low,

The labouring many and the resting few;

Health, meekness, ardour, quietness secure,

And industry of body and of mind;

And elegant enjoyments, that are pure

As nature is; too pure to be refined.

Here often hast Thou heard the Poet sing

In concord with his river murmuring by;

Or in some silent field, while timid spring

Is yet uncheered by other minstrelsy.

Who shall inherit Thee when death has laid

Low in the darksome cell thine own dear lord?

That man will have a trophy, humble Spade!

A trophy nobler than a conqueror's sword.

If he be one that feels, with skill to part

False praise from true, or, greater from the less,

Thee will he welcome to his hand and heart,

Thou monument of peaceful happiness!

He will not dread with Thee a toilsome day -

Thee his loved servant, his inspiring mate!

And, when thou art past service, worn away,

No dull oblivious nook shall hide thy fate.

His thrift thy uselessness will never scorn;

An _heir-loom_ in his cottage wilt thou be: -

High will he hang thee up, well pleased to adorn

His rustic chimney with the last of Thee!

ЛОПАТЕ ДРУГА

Стихи, сочиненные, когда мы

вместе трудились в его саду

Лопата! Ты, которой Вилкинсон

Вскопал клочок земли, за пядью пядь!

Горжусь тобою, как гордится он.

Как он, спешу налечь на рукоять.

Завидная судьба тебе дана,

Хозяин твой - уму и чести друг.

Его удел в любые времена -

Упорный труд, нечаянный досуг,

Здоровье, скромность, чувств сердечный жар,

А с ними бодрость тела и души

И радостных забав счастливый дар,

Невинных, словно этот сад в глуши.

Как часто твой хозяин, твой Поэт

Здесь мирно пел под тихий плеск волны,

Когда еще другими не воспет

Неслышный шаг робеющей весны.

Кто станет помыкать твоей судьбой,

Когда хозяин будет взят землей?

Ведь это ты - наследственный трофей,

И меч войны - ничто перед тобой.

Коль новому владельцу твоему

Свет истины забрежит вдалеке,

То это верный знак, что ты ему

Придешься по сердцу и по руке.

С тобою он не будет одинок,

Подругой верной всех его работ,

И в скорбный день, когда придет твой срок,

Тебя он в дальний угол не сошлет.

За то, что ныне ты пришла в ущерб,

Тебя не упрекнет твой господин,

И ржавый остов твой, как славный герб,

Украсит незатейливый камин.

ELEGIAC STANZAS, SUGGESTED BY A PICTURE OF PEEL

CASTLE, IN A STORM, PAINTED BY SIR GEORGE BEAUMONT

I was thy neighbour once, thou ragged Pile!

Four summer weeks I dwelt in sight of thee:

I saw thee every day; and all the while

Thy Form was sleeping on a glassy sea.

So pure the sky, so quiet was the air!

So like, so very like, was day to day!

Whene'er I looked, thy Image still was there;

It trembled, but it never passed away.

How perfect was the calm! it seemed no sleep;

No mood, which season takes away, or brings:

I could have fancied that the mighty Deep

Was even the gentlest of all gentle Things.

Ah! then, if mine had been the Painter's hand,

To express what then I saw; and add the gleam,

The light that never was, on sea or land,

The consecration, and the Poet's dream;

I would have planted thee, thou hoary Pile

Amid a world how different from this!

Beside a sea that could not cease to smile;

On tranquil land, beneath a sky of bliss.

Thou shouldst have seemed a treasure-house divine

Of peaceful years; a chronicle of heaven; -

Of all the sunbeams that did ever shine

The very sweetest had to thee been given.

A Picture had it been of lasting ease,

Elysian quiet, without toil or strife;

No motion but the moving tide, a breeze,

Or merely silent Nature's breathing life.

Such, in the fond illusion of my heart,

Such Picture would I at that time have made:

And seen the soul of truth in every part,

A stedfast peace that might not be betrayed.

So once it would have been, - 'tis so no more;

I have submitted to a new control:

A power is gone, which nothing can restore;

A deep distress hath humanised my Soul.

Not for a moment could I now behold

A smiling sea, and be what I have been:

The feeling of my loss will ne'er be old;

This, which I know, I speak with mind serene.

Then, Beaumont, Friend! who would have been the Friend,

If he had lived, of Him whom I deplore,

This work of thine I blame not, but commend;

This sea in anger, and that dismal shore.

O 'tis a passionate Work! - yet wise and well,

Well chosen is the spirit that is here;

That, Hulk which labours in the deadly swell,

This rueful sky, this pageantry of fear!

And this huge Castle, standing here sublime,

I love to see the look with which it braves,

Cased in the unfeeling armour of old time,

The lightning, the fierce wind, and trampling waves.

Farewell, farewell the heart that lives alone,

Housed in a dream, at distance from the Kind!

Such happiness, wherever it be known,

Is to be pitied; for 'tis surely blind.

But welcome fortitude, and patient cheer,

And frequent sights of what is to be borne!

Such sights, or worse, as are before me here. -

Not without hope we suffer and we mourn.

ЭЛЕГИЧЕСКИЕ СТРОФЫ, ВНУШЕННЫЕ КАРТИНОЙ СЭРА ДЖОРДЖА

БОМОНТА, ИЗОБРАЖАЮЩЕЙ ПИЛСКИЙ ЗАМОК ВО ВРЕМЯ ШТОРМА

Громада грозная на гребне скал!

С тобою был когда-то я знаком

И летом целый месяц наблюдал,

Как ты дремала в зеркале морском.

Был воздух тих, и ясен небосвод,

И дней однообразна череда;

Ты, отражаясь в сонной глади вод,

Дрожала, но видна была всегда.

И не казался штиль подобьем сна,

Незыблемого в пору летних дней;

Подумать мог бы я, что Глубина

Всего на свете кротче и нежней.

И если бы художником я был,

Я б написать в то время был готов

Свет, что по суше и воде скользил,

Поэта грезу, таинство миров;

Тебя я написал бы не такой,

Какая ты сейчас на полотне,

Но у воды, чей нерушим покой,

Под небом в безмятежной тишине;

Ты б летописью райскою была,

Сокровищницей бестревожных лет,

Тебя б любовно ласка облекла

Лучей, нежней которых в небе нет,

Под кистью бы моей предстал тогда

Покоя элизейского чертог,

Где нет борьбы тяжелой и труда,

А лишь Природы жизнь да ветерок, -

Такую бы картину создал я,

Когда душа мечте попала в плен,

В нее вместил бы сущность бытия

И тишь, которой не узнать измен.

Так раньше было бы - но не теперь:

Ведь я во власти у иных начал,

Ничто не возместит моих потерь,

И я от горя человечней стал.

Улыбку моря увидав опять,

Былого не верну, не повторю:

Утрату мне из сердца не изгнать,

Но я о ней спокойно говорю.

О друг мой Бомонт! Другом стать ты мог

Тому, по ком не минет скорбь вовек!

Твой труд прекрасный пылок и глубок:

Во гневе море и в унынье брег.

Ему несу я похвалу мою,

Его и ум и мастерство живят:

Седая глыба с бурею в бою,

Небес печаль, смятения парад!

И мил мне замка сумрачный оплот:

В доспехи стариною облачен,

Бестрепетно сражение ведет

С грозой, со штормом и с волнами он.

Прощай, уединенная душа,

Что без людей, в мечтах проводит дни!

Твоя отрада вряд ли хороша -

Она, конечно, слепоте сродни.

Но слава, слава стойкости людской

И грозам, что присущи дням земным,

Как эта, на холсте передо мной...

Не без надежд мы страждем и скорбим.

A COMPLAINT

There is a change - and I am poor;

Your love hath been, not long ago,

A fountain at my fond heart's door,

Whose only business was to flow;

And flow it did: not taking heed

Of its own bounty, or my need.

What happy moments did I count!

Blest was I then all bliss above!

Now, for that consecrated fount

Of murmuring, sparkling, living love,

What have I? shall I dare to tell?

A comfortless and hidden well.

A well of love - it may be deep -

I trust it is, - and never dry:

What matter? if the waters sleep

In silence and obscurity.

- Such change, and at the very door

Of my fond heart, hath made me poor.

СОЖАЛЕНИЕ

Увы, лишился я всего,

Богатый - обеднел я вмиг.

Близ двери сердца моего

Еще недавно бил родник

Твоей любви. Свежа, чиста,

Вода сама лилась в уста.

Как счастлив был в ту пору я!

Играя, в пламени луча

Кипела, искрилась струя

Животворящего ключа.

Но вот беда - ручей иссох,

Теперь на дне его лишь мох.

Родник любви, он не иссяк, -

Но что мне в том, когда навек

Вода ушла в подземный мрак

И тихо спит, прервав свой бег?

Отныне горек мой удел:

Я был богат, но обеднел.

GIPSIES

Yet are they here the same unbroken knot

Of human Beings, in the self-same spot!

Men, women, children, yea the frame

Of the whole spectacle the same!

Only their fire seems bolder, yielding light,

Now deep and red, the colouring of night;

That on their Gipsy-faces falls,

Their bed of straw and blanket-walls.

- Twelve hours, twelve bounteous hours are gone, while I

Have been a traveller under open sky,

Much witnessing of change and cheer,

Yet as I left I find them here!

The weary Sun betook himself to rest; -

Then issued Vesper from the fulgent west,

Outshining like a visible God

The glorious path in which he trod.

And now, ascending, after one dark hour

And one night's diminution of her power,

Behold the mighty Moon! this way

She looks as if at them - but they

Regard not her: - oh better wrong and strife

(By nature transient) than this torpid life;

Life which the very stars reprove

As on their silent tasks they move!

Yet, witness all that stirs in heaven or earth!

In scorn I speak not; - they are what their birth

And breeding suffer them to be;

Wild outcasts of society!

ЦЫГАНЫ

Мужчины, женщины и дети - весь

Сплоченный род, на том же месте, здесь;

Подмостки те же - тот же луг,

И тех же лицедеев круг;

Лишь дерзостней костер ночной горит,

Придав глубокий, рдяный колорит

Цыганам смуглым, и шатрам,

И жалким травяным одрам...

Столь много перемен, в теченье дня,

Под небосводом тешили меня

В скитаниях, - но этот люд

На месте прежнем, тут как тут!

Вот солнце утомленное зашло,

И Веспер, словно некий бог, светло

Вознесся, царственно скользя,

Где пролегла его стезя;

И после краткой тьмы, когда Луна

Была развенчана, опять она

Свершает властный свой полет,

Но табор к ней молитв не шлет...

Нет! Лучше распря, лучше боль обид

Неправых, чем застывший этот быт,

Покой, которому в укор

Кружится вечно звездный хор!

Хоть в мире все и движется, но я

Не опорочу косного житья

Цыган, - Судьба взрастила их

Изгоями общин людских!

From "The Excursion"

Уединение (отрывок из поэмы "Прогулка")

x x x

What motive drew, what impulse, I would ask,

Through a long course of later ages, drove,

The hermit to his cell in forest wide;

Or what detained him, till his closing eyes

Took their last farewell of the sun and stars,

Fast anchored in the desert? - Not alone

Dread of the persecuting sword, remorse,

Wrongs unredressed, or insults unavenged

And unavengeable, defeated pride,

Prosperity subverted, maddening want,

Friendship betrayed, affection unretumed,

Love with despair, or grief in agony; -

Not always from intolerable pangs

He fled; but, compassed round by pleasure, sighed

For independent happiness; craving peace,

The central feeling of all happiness,

Not as a refuge from distress or pain,

A breathing-time, vacation, or a truce,

But for its absolute self; a life of peace,

Stability without regret or fear;

That hath been, is, and shall be evermore! -

Such the reward he sought; and wore out life,

There, where on few external things his heart

Was set, and those his own; or, if not his,

Subsisting under nature's stedfast law.

What other yearning was the master tie

Of the monastic brotherhood, upon rock

Aerial, or in green secluded vale,

One after one, collected from afar,

An undissolving fellowship? - What but this,

The universal instinct of repose,

The longing for confirmed tranquillity,

Inward and outward; humble, yet sublime:

The life where hope and memory are as one;

Where earth is quiet and her face unchanged

Save by the simplest toil of human hands

Or seasons' difference; the immortal Soul

Consistent in self-rule; and heaven revealed

To meditation in that quietness! -

x x x

Я говорю: Какое побужденье,

Какой толчок в теченье долгах лет

Отшельника манил в лесную чащу

К его безмолвной келье? Что его

В пустыне укрепляться заставляло,

Как бы бросать там навсегда свой якорь,

Пока он не смежит свои глаза,

В последний раз послав свой взгляд прощальный

На солнце и на звезды? - О, не только

Страх пред мечом грозящим, угрызенья,

Обиды, не поправленные роком,

И оскорблений боль неотомщенных,

Таких, что отомстить за них нельзя,

Растоптанная гордость, перемена

В благополучьи, ужас нищеты,

Что ум на край безумия приводит,

Обманутая дружба, боль влеченья,

В другом не пробудившего взаимность,

С отчаянием слитая любовь

Иль мука, что дошла до агонии; -

Он не всегда бежал от нестерпимых,

Невыносимых пыток; но нередко,

Влекомый безмятежным наслажденьем,

Он счастия искал, свободы, мира;

Затем что в нашем счастьи - ощущение

Центральное есть мир.

Ему хотелось видеть постоянство,

Что было, есть и будет бесконечно,

Себе такой награды он искал.

И что другое было твердой скрепой

Для братства, что воздвигло монастырь,

Высоко на скале, - приют воздушный, -

Или в уединения долины, -

Что привлекло их всех из дальних мест,

Содружеством их сливши неразрывным? -

Инстинкт успокоения всемирный,

Желанье подтвержденного покоя,

Внутри и вне; возвышенность, смиренность;

Жизнь, где воспоминанье и надежда

Слились в одно и где земля спокойна,

Где лик ее меняется едва

Работой рук для нужд неприхотливых

Иль силою круговращенья года,

Где царствует бессмертная Душа,

В согласии с своим законом ясным,

И небо для услады созерцанья

Открыто в невозбранной тишине.

From "Poems" (1815)

Из сборника "Стихотворения" (1815)

A NIGHT-PIECE

At length a pleasant instantaneous gleam

Startles the pensive traveller while he treads

His lonesome path, with unobserving eye

Bent earthwards; he looks up-the clouds are split

Asunder, - and above his head he sees

The clear Moon, and the glory of the heavens.

There, in a black-blue vault she sails along,

Followed by multitudes of stars, that, small

And sharp, and bright, along the dark abyss

Drive as she drives: how fast they wheel away,

Yet vanish not! - the wind is in the tree,

But they are silent; - still they roll along

Immeasurably distant; and the vault,

Built round by those white clouds, enormous clouds,

Still deepens its unfathomable depth.

At length the Vision closes; and the mind,

Not undisturbed by the delight it feels,

Which slowly settles into peaceful calm,

Is left to muse upon the solemn scene.

НОЧЬ

Ночное небо

Покрыто тонкой тканью облаков;

Неявственно, сквозь эту пелену,

Просвечивает белый круг луны.

Ни дерево, ни башня, ни скала

Земли не притеняют в этот час.

Но вот внезапно хлынуло сиянье,

Притягивая путника, который

Задумчиво бредет своей дорогой.

И видит он, глаза подъемля к небу,

В разрыве облаков - царицу ночи:

Во всем ее торжественном величье

Она плывет в провале темно-синем

В сопровожденье ярких, колких звезд:

Стремительно они несутся прочь,

Из глаз не исчезая; веет ветер,

Но тихо все, ни шороха в листве...

Провал средь исполинских облаков

Все глубже, все бездонней. Наконец

Видение скрывается, и ум,

Еще восторга полный, постепенно

Объемлемый покоем, размышляет

Об этом пышном празднестве природы.

INFLUENCE OF NATURAL OBJECTS IN CALLING FORTH AND STRENGTHENING

THE IMAGINATION IN BOYHOOD AND EARLY YOUTH

Wisdom and Spirit of the universe!

Thou Soul, that art the Eternity of thought!

And giv'st to forms and images a breath

And everlasting motion! not in vain

By day or star-light, thus from my first dawn

Of childhood didst thou intertwine for me

The passions that build up our human soul;

Not with the mean and vulgar works of Man;

But with high objects, with enduring things

With life and nature; purifying thus

The elements of feeling and of thought,

And sanctifying by such discipline

Both pain and fear, - until we recognise

A grandeur in the beatings of the heart.

Nor was this fellowship vouchsafed to me

With stinted kindness. In November days,

When vapours rolling down the valleys made

A lonely scene more lonesome; among woods

At noon; and 'mid the calm of summer nights,

When, by the margin of the trembling lake,

Beneath the gloomy hills, homeward I went

In solitude, such intercourse was mine:

Mine was it in the fields both day and night,

And by the waters, all the summer long.

And in the frosty season, when the sun

Was set, and, visible for many a mile,

The cottage-windows through the twilight blazed,

I heeded not the summons: happy time

It was indeed for all of us; for me

It was a time of rapture! Clear and loud

The village-clock tolled six - I wheeled about,

Proud and exulting like an untired horse

That cares not for his home. - All shod with steel

We hissed along the polished ice, in games

Confederate, imitative of the chase

And woodland pleasures, - the resounding horn,

The pack loud-chiming, and the hunted hare.

So through the darkness and the cold we flew,

And not a voice was idle: with the din

Smitten, the precipices rang aloud;

The leafless trees and every icy crag

Tinkled like iron; while far-distant hills

Into the tumult sent an alien sound

Of melancholy, not unnoticed while the stars,

Eastward, were sparkling clear, and in the west

The orange sky of evening died away.

Not seldom from the uproar I retired

Into a silent bay, or sportively

Glanced sideway, leaving the tumultuous throng,

To cut across the reflex of a star;

Image, that, flying still before me, gleamed

Upon the glassy plain: and oftentimes,

When we had given our bodies to the wind,

And all the shadowy banks on either side

Came sweeping through the darkness, spinning still

The rapid line of motion, then at once

Have I, reclining back upon my heels,

Stopped short; yet still the solitary cliffs

Wheeled by me - even as if the earth had rolled

With visible motion her diurnal round!

Behind me did they stretch in solemn train,

Feebler and feebler, and I stood and watched

Till all was tranquil as a summer sea.

ВЛИЯНИЕ ПРИРОДЫ НА РАЗВИТИЕ ВООБРАЖЕНИЯ В ДЕТСТВЕ И РАННЕЙ ЮНОСТИ

О ты, великий Дух предвечной мысли,

Единая душа и мудрость мира,

Ты образам даешь дыханье жизни

И вечное движенье. Нет, недаром,

Когда встречал еще я утро жизни,

И днем и в свете звезд в душе моей

Все чувства, в ней живущие, сплетались

Не с суетным стремлением к тому,

Что создано рукою человека,

А с вечными порывами к Природе

И к жизни. Очищалась мысль моя

Священной скорбью и священным страхом,

И я учился постигать величье

Биенья человеческого сердца.

Мне этих откровений благодать

Уделена была рукою щедрой,

Я ощущал присутствие ее

И в ноябре, когда туман тяжелый

Окутывал унылую долину

Покровом мрачным; и в полдневный час

В глуши лесов, и тихой летней ночью,

Когда один домой я возвращался

Вдоль озера среди холмов угрюмых;

Я чувствовал ее и днем в полях,

И в час ночной у озера, и летом,

И в зимний день, когда садилось солнце

И далеко блестели окна хижин

Сквозь сумерки морозные, когда

Меня домой и не дозваться было.

Счастливая для всех для нас пора!

Как наслаждался я тогда! Бывало,

На колокольне сельской ясно, звонко

Бьет шесть часов, - а мне и дела нет,

И я, как дикий конь, гордясь свободой,

Бегу от дому прочь. Одев коньки,

Мы шумною толпой несемся по льду,

Изображая целую охоту,

И звук рогов, и лай собачьей своры,

И загнанного зайца. Дружным хором

Звучат в морозном мраке голоса,

Вдоль по обрывам отдаются гулко,

Звенящие им вторят отголоски

Оледеневших скал, деревьев голых,

И лишь с холмов далеких чуждым звуком

Врывается в наш общий гам и шум

Печальный отклик эха. Мы не слышим

Его до той поры, пока над нами

Не вспыхнут звезды и закат багряный

Не скроется на западе совсем.

Но часто я из этой суматохи

Вдруг ускользал в залив уединенный

И, оглядевшись, долго с любопытством

Следил, как вдаль по ледяной равнине

Мелькает яркий отблеск звезд далеких

Среди ватаги, мчащейся к нему.

Или когда наперегонки с ветром

Летели мы, и нам неслись навстречу

Окутанные мраком берега, -

Откинувшись на каблуки, внезапно

Я круто останавливал свой бег

И озирался; скалы продолжали

Бежать навстречу, будто для меня

Вдруг видимым земли вращенье стало,

И я глядел им вслед, как постепенно

Они свое движенье замедляли

И снова все недвижным становилось,

Как в летний день безветренное море.

LAODAMIA

"With sacrifice before the rising mom

Vows have I made by fruitless hope inspired;

And from the infernal Gods, 'mid shades forlorn

Of night, my slaughtered Lord have I required:

Celestial pity I again implore; -

Restore him to my sight-great Jove, restore!"

So speaking, and by fervent love endowed

With faith, the Suppliant heavenward lifts her hands;

While, like the sun emerging from a cloud,

Her countenance brightens-and her eye expands;

Her bosom heaves and spreads, her stature grows;

And she expects the issue in repose.

О terror! what hath she perceived? - О joy!

What doth she look on? - whom doth she behold?

Her Hero slain upon the beach of Troy?

His vital presence? his corporeal mould?

It is - if sense deceive her not - 'tis He!

And a God leads him, winged Mercury!

Mild Hermes spake - and touched her with his wand

That calms all fear; "Such grace hath crowned thy prayer,

Laodamia! that at Jove's command

Thy Husband walks the paths of upper air:

He comes to tarry with thee three hours' space;

Accept the gift, behold him face to face!"

Forth sprang the impassioned Queen her Lord to clasp;

Again that consummation she essayed;

But unsubstantial Form eludes her grasp

As often as that eager grasp was made.

The Phantom parts - but parts to re-unite,

And re-assume his place before her sight.

"Protesilaus, lo! thy guide is gone!

Confirm, I pray, the vision with thy voice:

This is our palace, - yonder is thy throne;

Speak, and the floor thou tread'st on will rejoice.

Not to appal me have the gods bestowed

This precious boon; and blest a sad abode."

"Great Jove, Laodamia! doth not leave

His gifts imperfect: - Spectre though I be,

I am not sent to scare thee or deceive;

But in reward of thy fidelity.

And something also did my worth obtain;

For fearless virtue bringeth boundless gain.

"Thou knowest, the Delphic oracle foretold

That the first Greek who touched the Trojan strand

Should die; but me the threat could not withhold:

A generous cause a victim did demand;

And forth I leapt upon the sandy plain;

A self-devoted chief-by Hector slain."

"Supreme of Heroes-bravest, noblest, best!

Thy matchless courage I bewail no more,

Which then, when tens of thousands were deprest

By doubt, propelled thee to the fatal shore;

Thou found'st - and I forgive thee - here thou art -

A nobler counsellor than my poor heart.

"But thou, though capable of sternest deed,

Wert kind as resolute, and good as brave;

And he, whose power restores thee, hath decreed

Thou should'st elude the malice of the grave:

Redundant are thy locks, thy lips as fair

As when their breath enriched Thessalian air.

"No Spectre greets me, - no vain Shadow this;

Come, blooming Hero, place thee by my side!

Give, on this well-known couch, one nuptial kiss

To me, this day, a second time thy bride!"

Jove frowned in heaven: the conscious Parcae threw

Upon those roseate lips a Stygian hue.

"This visage tells thee that my doom is past:

Nor should the change be mourned, even if the joys

Of sense were able to return as fast

And surely as they vanish. Earth destroys

Those raptures duly-Erebus disdains:

Calm pleasures there abide-majestic pains.

"Be taught, О faithful Consort, to control

Rebellious passion: for the Gods approve

The depth, and not the tumult, of the soul;

A fervent, not ungovernable, love.

Thy transports moderate; and meekly mourn

When I depart, for brief is my sojourn -"

"Ah, wherefore? - Did not Hercules by force

Wrest from the guardian Monster of the tomb

Alcestis, a reanimated corse,

Given back to dwell on earth in vernal bloom?

Medea's spells dispersed the weight of years,

And Aeson stood a youth 'mid youthful peers.

"The Gods to us are merciful - and they

Yet further may relent: for mightier far

Than strength of nerve and sinew, or the sway

Of magic potent over sun and star,

Is love, though oft to agony distrest,

And though his favourite seat be feeble woman's breast.

"But if thou goest, I follow -" "Peace!" he said, -

She looked upon him and was calmed and cheered;

The ghastly colour from his lips had fled;

In his deportment, shape, and mien, appeared

Elysian beauty, melancholy grace,

Brought from a pensive though a happy place.

He spake of love, such love as Spirits feel

In worlds whose course is equable and pure;

No fears to beat away - no strife to heal -

The past unsighed for, and the future sure;

Spake of heroic arts in graver mood

Revived, with finer harmony pursued;

Of all that is most beauteous - imaged there

In happier beauty; more pellucid streams,

An ampler ether, a diviner air,

And fields invested with purpureal gleams;

Climes which the sun, who sheds the brightest day

Earth knows, is all unworthy to survey.

Yet there the Soul shall enter which hath earned

That privilege by virtue. - "Ill," said he,

"The end of man's existence I discerned,

Who from ignoble games and revelry

Could draw, when we had parted, vain delight,

While tears were thy best pastime, day and night;

"And while my youthful peers before my eyes

(Each hero following his peculiar bent)

Prepared themselves for glorious enterprise

By martial sports, - or, seated in the tent,

Chieftains andjcings in council were detained;

What time the fleet at Aulis lay enchained.

"The wished-for wind was given: - I then revolved

The oracle, upon the silent sea;

And, if no worthier led the way, resolved

That, of a thousand vessels, mine should be

The foremost prow in pressing to the strand, -

Mine the first blood that tinged the Trojan sand.

"Yet bitter, oft-times bitter, was the pang

When of thy loss I thought, beloved Wife!

On thee too fondly did my memory hang,

And on the joys we shared in mortal life, -

The paths which we had trod - these fountains, flowers

My new-planned cities, and unfinished towers.

"But should suspense permit the Foe to cry,

'Behold they tremble! - haughty their array,

Yet of their number no one dares to die?'

In soul I swept the indignity away:

Old frailties then recurred: - but lofty thought,

In act embodied, my deliverance wrought.

"And Thou, though strong in love, art all too weak

In reason, in self-government too slow;

I counsel thee by fortitude to seek

Our blest re-union in the shades below.

The invisible world with thee hath sympathised;

Be thy affections raised and solemnised.

"Learn, by a mortal yearning, to ascend -

Seeking a higher object. Love was given,

Encouraged, sanctioned, chiefly for that end;

For this the passion to excess was driven -

That self might be annulled: her bondage prove

The fetters of a dream, opposed to love." -

Aloud she shrieked! for Hermes reappears!

Round the dear Shade she would have clung - 'tis vain:

The hours are past - too brief had they been years;

And him no mortal effort can detain:

Swift, toward the realms that know not earthly day,

He through the portal takes his silent way,

And oh the palace-floor a lifeless corse She lay.

Thus, all in vain exhorted and reproved,

She perished; and, as for a wilful crime,

By the just Gods whom no weak pity moved,

Was doomed to wear out her appointed time,

Apart from happy Ghosts, that gather flowers

Of blissful quiet 'mid unfading bowers.

- Yet tears to human suffering are due;

And mortal hopes defeated and o'erthrown

Are mourned by man, and not by man alone,

As fondly he believes. - Upon the side

Of Hellespont (such faith was entertained)

A knot of spiry trees for ages grew

From out the tomb of him for whom she died;

And ever, when such stature they had gained

That Ilium's walls were subject to their view,

The trees' tall summits withered at the sight;

A constant interchange of growth and blight!

ЛАОДАМИЯ

Я утром с дымом жертвенник даров,

Все потеряв, обеты возносила,

У Тартара безжалостных богов

Отнять царя убитого просила

И вновь взываю к милости небес:

Верни его, верни, великий Зевс.

О, не один порыв любви могучий,

Мольба и страсть в заломленных руках,

И точно луч, сверкнувший из-за тучи,

Зажегся новый блеск в ее глазах,

Грудь стала выше, стан поднялся стройный,

И ждет судьбы своей она спокойно.

О ужас! Кто здесь? Это ли не сон,

Убитого под Троей видеть друга?

Не может быть. Ужели это он?

Ужели тень любимого супруга?

Да, это он откликнулся на зов

И с ним крылатый посланец богов.

Своим жезлом, смиряющим мученье,

Ее коснулся ласково Гермес.

"Лаодамия! Зевсовым веленьем

Твой царь опять увидел блеск небес.

Но краток срок, дарованный судьбою,

Лишь три часа он проведет с тобою".

И бросилась к нему его обнять,

Прижать к груди старается напрасно.

Расплывшись, тень является опять,

Бесшумно прочь скользит от ласки страстной,

Уходит от объятья жадных рук

Ее любимый царственный супруг.

"Хочу я звук твоей услышать речи,

Протезилай! Умчался спутник твой.

Ты во дворце, ты для желанной встречи

Переступил порог тебе родной.

Ужель судьбе моей печали мало,

На горе мне тебя она послала".

"Лаодамия! Это я, поверь,

Подземные меня вернули недра.

Я только тень, но все же Зевс теперь

Тебя за верность награждает щедро.

Он милостив и полною рукой

Воздал и мне за прежний подвиг мой.

Ты помнишь предсказанье роковое:

В бою погибнет первым воин тот,

Кто первым выйдет на берег под Троей. -

Корабль пристал, и прыгнул я вперед.

За дело общее погибель не страшила,

И Гектора копье меня сразило".

"Ты доблестный, любимый мой герой,

О храбрости твоей не плачу боле.

Смятение владело всей толпой,

Но ты, ты принял смерть по доброй воле.

Как женщина, я не могла понять,

Что сердце мужа может подсказать.

Ты храбр, но ты когда-то был и нежным.

Ужели Тот, чьей властью в этот час

Ты вырвался от смерти неизбежной,

Могилою опять разлучит нас?

Прекрасен ты, и ветер Фессалии

Опять рассыпал кудри золотые.

Не призрак, нет, не тень передо мной,

О мой герой, приди ко мне, молю я,

Возляг на ложе брачное со мной,

Я, как невеста, жажду поцелуя".

Зевс хмурится, и Стикса тень легла

Опять на облик милого чела.

"Ты видишь ли? мне суждено иное,

Часов любви нам больше не видать,

Они прошли. Проходит все земное,

В Эребе их умеют презирать.

Земной любви нам чуждо содроганье,

Там радости спокойны, как страданье.

Смирением угодны мы богам:

Учись и ты владеть порывом страсти,

Вновь суждено расстаться скоро нам,

Не долог срок, нам данный высшей властью.

Под свод Эреба я вернусь опять -

Ты не должна ни плакать, ни роптать".

"Расстаться - нет! С тобой мы будем вместе.

Ты позабыть успел, как Геркулес

Спустился мимо Цербера к Альцесте

И вывел прочь под яркий свод небес.

Медею помнишь? Заклинаний сила

К соратникам Язона возвратила.

Ужели милость кончена богов?

Ужели им молилась я напрасно?

Ни сила мышц, ни власть волшебных слов,

Которым звезды дальние подвластны, -

Не одолеют сердца слабых жен,

Когда любовь воздвигла там свой трон.

Коль ты уйдешь, я за тобою". - "Тише". -

Спокойствие и скорбь в его очах.

Он перед ней стоит стройней и выше,

Нет призрачной неясности в чертах,

И отражает облик просветленный

Величие печали затаенной.

О той любви звучала речь его,

Которая царит в стране блаженной,

В грядущем не страшится ничего

И остается вечно неизменной,

И оживал рассказ в его словах

О подвигах великих и делах.

Он говорил о красоте нездешней

И о блаженстве жизни неземной;

Там воздух вечно дышит лаской вешней,

Там реки льются светлою струей;

Там алый день роняет отблеск яркий,

Перед которым меркнет полдень жаркий.

"Достойнейшим доступна та страна,

Конец печальный ждет безумцев грешных,

Которые в часы, когда без сна

Ты плакала в разлуке, безутешна,

И горьких слез не уставала лить -

Могли в разгуле счастье находить.

А юноши меж тем в потехах ратных

Готовились к походу и боям,

Старейшины с царями многократно

Сбирались для совета по шатрам.

И флот стоял, к отплытью снаряженный,

Безветрием томиться обреченный.

Желанный ветер дали боги нам...

Дорогою пророчество томило.

И я решил к Троянским берегам

Направить первым верное кормило

И с корабля спуститься на песок,

Где первым пасть судил мне темный рок.

Лишь было больно думать о разлуке

С любимою супругою моей...

Когда б ты знала, сколько было муки

В воспоминаньи наших светлых дней,

Когда за недостроенной стеною

Среди цветов бродили мы с тобою.

Но чтоб врагам позволил я сказать:

Они дрожат! Явились горделиво,

Посмотрим, как умеют умирать. -

Нет, эту мысль прогнал я торопливо.

И, с слабостью борясь, в последний миг

Решения отважного достиг.

В твоей груди любовь сильна, как прежде,

Но разумом смиряй порыв страстей,

Страдание переноси в надежде,

Что свидимся мы в царствии теней.

Пусть будет скорбь чужда всего земного,

И наш союз благословится снова.

Величия не забывай, скорбя,

Ведь нам любовь дана для высшей цели,

Чтоб человек позабывал себя,

Чтоб им порывы чувства не владели.

И лишь в любви изведать может он,

Что власть страстей один обман и сон".

Но громким стоном речь она прервала,

Гермес внезапно вырос перед ней.

Прошли часы - годов тут было б мало,

Он должен вновь вернуться в мир теней,

Объятия сдержать его не властны,

Он прочь скользит бесшумно и бесстрастно,

И на пороге труп ее упал безгласный.

К ней приговор бессмертных был суров,

За грех невольный боги ей судили

Жизнь долгую вдали от тех лугов,

Где праведные души опочили,

Где распустились райские цветы

Для них в садах бессмертной красоты.

Страданья человека слез достойны:

Обманутый в своих земных мечтах,

Он возбуждает жалость и в богах. -

Тенистой рощей вечно осененный,

Над Геллеспонтом холм сооружен,

Землей сырою скрыт там прах любимый,

И каждый раз, как юные вершины

Достигнут роста, так что Илион

Заметен им становится, сожженный, -

Их пышный цвет, так говорит преданье,

Печальное сменяет увяданье.

x x x

I dropped my pen; and listened to the Wind

That sang of trees up-torn and vessels tost -

A midnight harmony; and wholly lost

To the general sense of men by chains confined

Of business, care, or pleasure, or resigned

To timely sleep. Thought I, the impassioned strain,

Which, without aid of numbers, I sustain,

Like acceptation from the World will find.

Yet some with apprehensive car shall drink

A dirge devoutly breathed o'er sorrows past:

And to the attendant promise will give heed -

The prophecy, - like that of this wild blast,

Which, while it makes the heart with sadness shrink,

Tells also of bright calms that shall succeed.

x x x

Я отложил перо; мне шквальный ветер пел

О бригах гибнущих, о буреломных чащах, -

Полуночный псалом, утраченный для спящих

Невольников забот и повседневных дел.

Помыслил я тогда: вот мой земной удел -

Внимать мелодии, без меры и созвучий,

Чтоб я ответствовал на вещий зов певучий

И страстным языком природы овладел.

Немногим явственен надгробный стон такой,

Звучащий набожно над горем и тоской

Давно минувших лет; но он, как буря эта,

Порывом яростным печаля сердце мне,

О наступающей пророчит тишине,

О легкой зыби волн в сиянии рассвета.

THE FRENCH AND THE SPANISH GUERILLAS

Hunger, and sultry heat, and nipping blast

From bleak hill-top, and length of march by night

Through heavy swamp, or over snow-clad height -

These hardships ill-sustained, these dangers past,

The roving Spanish Bands are reached at last,

Charged, and dispersed like foam: but as a flight

Of scattered quails by signs do reunite,

So these, - and, heard of once again, are chased

With combinations of long-practised art

And newly-kindled hope; but they are fled -

Gone are they, viewless as the buried dead:

Where now? - Their sword is at the Foeman's heart;

And thus from year to year his walk they thwart,

And hang like dreams around his guilty bed.

ФРАНЦУЗЫ И ИСПАНСКИЕ ПАРТИЗАНЫ

Жара, и голод, и с далеких гор

Сухие ветры, и ночной поход

По кручам и среди гнилых болот,

И наконец, всему наперекор,

Настигнуты испанцы, и в упор

Теснят их, гонят, бьют, но, в свой черед, -

Как куропатки, чуть беда пройдет,

Перекликаясь, составляют хор, -

Они сплотятся! Их не обмануть,

Не взять, не окружить со всех сторон, -

Отряд исчез, как будто погребен.

Но где их меч? Врагу направлен в грудь!

Они ему пересекают путь

И омрачают беспокойный сон.

x x x

"Weak is the will of Man, his judgement blind;

Remembrance persecutes, and Hope betrays;

Heavy is woe;-and joy, for human-kind,

A mournful thing so transient is the blaze!"

Thus might he paint our lot of mortal days

Who wants the glorious faculty assigned

To elevate the more-than-reasoning Mind,

And colour life's dark cloud with orient rays.

Imagination is that sacred power,

Imagination lofty and refined:

'Tis hers to pluck the amaranthine flower

Of Faith, and round the sufferer's temples bind

Wreaths that endure affliction's heaviest shower,

And do not shrink from sorrow's keenest wind.

x x x

"Слаб человек и разуменьем слеп;

Тяжел он для Удачи легкокрылой,

Беспомощен пред Памятью унылой

И в тщетной жажде Радости нелеп!" -

Так думал тот, кто сумерки судеб

Впервые озарил волшебной Силой,

Что сразу вознесла Рассудок хилый

Над тусклой явью будничных потреб.

Воображенье - вот сей дар желанный,

Свет мысленный и истинный оплот,

Лишь амарант его благоуханный

Чело страдальца тихо обовьет, -

Его не сдуют бедствий ураганы,

Его и ветер скорби не сомнет.

x x x

Surprised by joy-impatient as the Wind

I turned to share the transport - Oh! with whom

But Thee, deep buried in the silent tomb,

That spot which no vicissitude can find?

Love, faithful love, recalled thee to my mind -

But how could I forget thee? Through what power,

Even for the least division of an hour,

Have I been so beguiled as to be blind

To my most grievous loss! - That thought's return

Was the worst pang that sorrow ever bore,

Save one, one only, when I stood forlorn,

Knowing my heart's best treasure was no more;

That neither present time, nor years unborn

Could to my sight that heavenly face restore.

x x x

Смутясь от радости, я обернулся,

Чтоб поделиться - с кем, как не с тобой? -

Но над твоей могильною плитой,

Увы, давно безмолвный мрак сомкнулся.

Любовь моя! Я словно бы очнулся

От наваждения... Ужель я мог

Забыть, хотя бы на ничтожный срок,

Свою потерю? Как я обманулся?

И так мне стало больно в этот миг,

Как никогда еще - с той самой даты,

Когда, у гроба стоя, я постиг,

Неотвратимым холодом объятый,

Что навсегда померк небесный лик

И годы мне не возместят утраты.

SEPTEMBER 1815

While not a leaf seems faded; while the fields,

With ripening harvest prodigally fair,

In brightest sunshine bask; this nipping air,

Sent from some distant clime where Winter wields

His icy scimitar, a foretaste yields

Of bitter change, and bids the flowers beware;

And whispers to the silent birds, "Prepare

Against the threatening foe your trustiest shields."

For me, who under kindlier laws belong

To Nature's tuneful quire, this rustling dry

Through leaves yet green, and yon crystalline sky,

Announce a season potent to renew,

'Mid frost and snow, the instinctive joys of song,

And nobler cares than listless summer knew.

БЛИЗОСТЬ ОСЕНИ

While not a leaf seems faded.

Еще и лист в дубраве не поблек,

И жатвы с нив, под ясным небосклоном,

Не срезал серп, а в воздухе студеном,

Пахнувшем с гор, где Дух Зимы извлек

Ледяный меч, мне слышится намек,

Что скоро лист спадет в лесу зеленом.

И шепчет лист певцам весны со стоном:

Скорей на юг, ваш недруг недалек!

А я, зимой поющий, как и летом,

Без трепета, в том шелесте глухом

Густых лесов и в ясном блеске том

Осенних дней, жду с радостным приветом

Снегов и бурь, когда сильней согрет,

Чем в летний зной, восторгом муз поэт. Текст взят с http://www.lit-bit.narod.ru/