Андрей Мартьянов - Законы заблуждений

Подавленный Ричард противоречить не осмелился, да, наверное, и не видел в этом смысла. Беренгария же, наоборот, приняла решение королевы-матери со сдержанной радостью, ибо понимала, что просрочка смерти подобна.
Однако встречу принцессы с «возлюбленной матушкой» предваряли несколько незаметных, но немаловажных событий, сыгравших определенную роль в судьбе как венценосцев, так и особ, занимавших куда более низкое положение.
…После странной беседы в монастырских стенах, проходившей при участии Рено де Шатильона, Транкавеля-младшего, новопосвященного сицилийского рыцаря и многотаинственного мессира де Гонтара, Казаков чувствовал себя на удивление уверенно. Конечно, присутствие Гонтара несколько смущало, но потом, когда Казаков подошел к Рено спросить, какого хрена здесь понадобилось этому старому пижону, бургундец только усмехнулся недобро.
– Видите ли, Серж, господин де Гонтар… как бы вам сказать? Не совсем человек.
– Вернее, совсем не человек, – безапелляционно выдал Казаков. Рено не удивился:
– Я предполагал, что вы могли с ним встречаться раньше. Гонтар всегда клюет на все новое и необычное. Любопытно, о чем вы говорили? Небось, стращал?
– Да нет, – пожал плечами Сергей. – Объяснил свою природу, посоветовал уверовать в Господа Бога и в него, а потом сказал, что встретится со мной, только когда я проникнусь здешними нравами. Сами видели – обещание не сдержал.
– Так он не к вам приходил, – снисходительно пояснил Рено, не уточнив, однако, к кому именно. – Серж, вы его боитесь? Только честно?
– Пожалуй, что да, – согласился Казаков. – Понимаете, Райнольд, Гонтар не выглядит страшным и не делает ничего жуткого. Никому не режет головы, не подговаривает сыпануть яда королеве в бокал, и не тычет вам вилы в бок, засовывая в котел с кипящим маслом. Он непонятен, поэтому я его… не то, чтобы побаиваюсь, а опасаюсь. Он ведь совершенно не такой, какими инфернальные силы представляются в легендах и сказках.
– Больше сказки слушайте, – понимающе хмыкнул Рено. – Правильно, кстати, делаете, что боитесь. С этим господином следует держать ухо востро.
– Да уж, видел я, как вы с ним общаетесь. Со стороны посмотреть – закадычные друзья, и впечатление такое, что в компании верховодите вы.
– А я не воспринимаю его всерьез, – просто ответил Шатильон. – Когда нужно, использую его возможности. Господь поступил на редкость дальновидно, подарив человеку свободу воли. Безусловно, ваша воля может подвергаться сторонним влияниям, но, если вы человек твердый, всегда держитесь только своего разумения. Не внимая никаким нашептываниям. Гонтар обожает давать советы, но за много лет знакомства с этим… этим существом я привык их выслушивать и поступать прямо противоположно. Использовать свой разум, следовать своим желаниям и своим чувствам. Между прочим, вы могли бы поучиться подобному на ходячем примере.
– Вашем? – недопонял Казаков, Рено же отрицательно помотал головой:
– Хайме. Сынок графа Редэ, с которым вы нынче находитесь в таких контрах из-за юбки. Вы хоть поняли, что этот милейший молодой человек через несколько месяцев может стать наследным принцем Франции?
Как раз это Казаков понимал. В последние дни он на каждом шагу делал для себя новые невероятные открытия. Если можно так выразиться, история предпоследнего десятилетия XII века складывалась из трех, если не больше, слоев.
На поверхности лежало очевидное – захват сарацинами Иерусалима, Крестовый поход, ссоры королей и все то, что вошло в летописи, а затем и в учебники истории. Глубже начинался пласт событий малоприметных для абсолютного большинства, как современников, так и историков. Подковерные интриги византийского базилевса, перешептывания между людьми, стоящими в мировой истории на втором или третьем плане, действия грозной Конгрегации по чрезвычайным церковным делам, и так далее до бесконечности. Копнуть еще глубже, в тайное тайных – наткнешься на людей, вообще не вошедших ни в какие хроники, или описанных в исторических трактатах крайне односторонне. И в то же время именно эти люди решали судьбы Европы и, удайся их замысел, к эпохе двадцатого века мир выглядел бы абсолютно другим.
– Ходячий пример, – повторил Казаков. – В чем же мне следует подражать этому самоуверенному сопляку?
– Бешеная Семейка, Транкавели, всегда отличалась своеобразием в поступках, – задумчиво сказал Райнольд. – Но никогда не предполагал, что в самый ответственный момент подготовки и завершения плана маркграфа Конрада одно из важнейших действующих лиц, невзирая на строгость папеньки, жесткость старшего брата и обязательства перед своей кровью, бросит все и ударится в погоню за тем слабеньким и зыбким призраком, что именуется у Бертрана де Борна «вечной любовью». Считайте меня старым заплесневелым циником, но ни во что подобное я не верю! Да, существует чувство глубокой привязанности человека к человеку, но поверьте, таковое может быть разбито вдребезги самым незначительным действием – от невинной лжи до сознательного предательства ради спасения собственной шкуры. А в случае с Беренгарией и Хайме мы изволим созерцать прямо-таки сюжет для куртуазного романа в напыщенно-слезливом стиле Кретьена де Труа. Никогда бы не поверил, что такое может быть.
– Вы, как я погляжу, реалист? – усмехнулся Казаков.
– Именно, – со всей серьезностью кивнул Рено. – Я прожил на этом свете почти шестьдесят лет. Благодаря дарованному Господом характеру и нежелании сидеть на одном месте повидал множество самых разных людей, участвовал в авантюрах, какие вам и не снились, и достаточно хорошо изучил человеческую натуру. Что, кстати, позволило мне сохранить жизнь до столь почтенного для нынешних времен возраста. Завтра наша милая дурочка Беренгария выйдет замуж за Ричарда, которому она нужна, как кобыле пятая нога. Ричард предпочитает общества меча для души и де Борна для всего остального. А у Хайме де Транкавеля не хватит терпения сидеть и ждать очередной встречи с Беренгарией – безусловно, королева может завести любовника, но отпрыск графов Редэ не потерпит столь унизительного положения. Какие выходы, например, видите вы, Серж?
– Да сколько угодно! – воскликнул Казаков. – На месте Хайме я мог бы плюнуть на все и найти себе другую подружку, зарезать Ричарда, украсть Беренгарию прямо перед свадьбой… Если она, конечно, согласится. Насколько я понял, принцесса слишком дорожит честью своей семьи и политическими соображениями отца. В конце концов, наш впечатлительный юноша либо перебесится и успокоится, либо схватит меч и пойдет крошить сарацин до времени, пока сам не погибнет. Своего рода героическое самоубийство.
– Так вот, – со знанием дела ответил Шатильон, – графы Редэ всегда, запомните это слово, всегда! – добивались своего. И именно из-за безрассудства Хайме может пойти псу под хвост весь великолепный план Конрада Монферратского, в котором вы и я играем не последнюю из ролей. Вернее, я играю не последнюю роль. Ваша же задача пока заключается в том, чтобы ходить за мной и делать все, что вам приказано.
– Не верю, – помотал головой Казаков. – Не верю, что подобное может случиться. Спихнуть с насиженного места французскую династию, вернуть трон давно исчезнувшим Меровингам и не бояться при том гнева вашей всесильной Церкви? Не ждать общеевропейской войны? Такие перевороты всегда заканчиваются самыми тяжелыми последствиями.
– Ошибаетесь, – отмахнулся Рено. – И знаете, почему? Потому что за Транкавелями и за новым королем Франции будут стоять английские леопарды и мечи Аквитании. Франция – маленькая страна. Захватить Париж, Реймс и несколько крепостей в Иль-де-Франс? Это нетрудно, особенно если они и обороняться особо не станут.
– Почему?
– А если Транкавелей поддержит Церковь? Папа? Если их права признают ближайшие коронованные родственники, наподобие Элеоноры и короля Англии?
– Чего? – вытаращил глаза Казаков. – Рено, вы ничего не путаете? Элеонора и Ричард приходятся родственниками Меровингам? Вы хотите сказать, что этот оглашенный Хайме какой-нибудь десятиюродный племянник аквитанской герцогини?
– Вы что, ни разу не слышали историю с генеалогией нынешнего королевского двора Англии? – ответно удивился де Шатильон. – Впрочем, вам простительно, вы нездешний. Прямой потомок последнего великого Меровинга Дагоберта II, Сигиберт IV, еще в 681 году прибыл в Лангедок и унаследовал титулы дяди, брата своей матушки, королевы Гизеллы – герцог де Разес и граф де Редэ. Известно, что Сигиберт взял прозвище «Plant-Ard», что в переводе может означать «Буйно расцветший побег». Это в память еще об одном символе Меровингов – виноградной лозе.
– И что?
– А то, дорогой Серж! Затем это прозвище превратилось в фамилию Плантар, каковую до сих пор носят очень близкие родственники Транкавелей. Со временем у Сигиберта появилось множество потомков, множество линий одной семьи. Среди них был и основатель герцогства Аквитанского, Бернар де Плантавель. Он занял трон великого герцога в 886 году и является прямым предком нашей очаровательной королевы-матери. Добавим сюда Жоффруа Анжуйского, первого Плантагенета. Имя нынешней династии вам ничего не напоминает?
– Плантар – Плантавель – Плантагенет, – без труда выстроил логическую цепочку Казаков. – Ни хрена себе… Так что же, получается, Ричард Львиное Сердце, если смотреть в корень, тоже происходит из Меровингов? Причем и по мужской линии, и по женской? Сдохнуть можно!
– Можно, – согласился Рено. – А теперь представьте, что наследники Сигиберта – не только Транкавели, Плантары и Плантагенеты. Сюда же входят герцоги Лотарингские, ведущие свой род от Хьюго де Плантара. Помните Годфрида Бульонского, того, что взял Иерусалим во времена Первого Крестового похода? Основателя Ордена тамплиеров? И он Меровинг, причем по мужской линии. Добавим многочисленных отпрысков и дальних родственников: графов Булонских, императрицу Матильду Английскую, так долго воевавшую со Стефаном, потомков германского императора Генриха IV, женившегося на Аликс де Булонь. Могу долго перечислять.
– А у вас есть какая-нибудь книжка с нарисованным родословным древом? – взмолился Казаков, безнадежно утонув в звучных именах и родственных связях. – Мне тяжело воспринимать эти сведения на слух. Проще посмотреть, кто от кого родился, на ком женился, сколько наплодил детишек и куда их пристроил.
– Сколько угодно, – кивнул Шатильон. – Генеалогии современных королевских и герцогских дворов можно найти в любой приличной библиотеке, хотя бы здесь, в монастыре. Истинная генеалогия Меровингов, самая подробная, самая полная, хранится в Ренн-ле-Шато. Есть там один великолепный труд, но Транкавели в него вцепились всеми конечностями и не изволят никому показывать. Слухи, конечно, ходят… Впрочем, если графы Редэ, как старшая линия древнего королевского дома, все-таки коронуются в Реймсе и усядутся на трон в Луврском замке, многие тайны придется раскрыть. Теперь понимаете, почему замысел о восстановлении законной династии на французском троне имеет очень вескую основу?
– Кажется, да, – поразмыслив, ответил Казаков. – У них куча влиятельных родственников, а у таковых всегда найдется сильное войско. Английский королевский дом, Лотарингия, Булонь, Лангедок, Аквитания, Анжу… Теоретически они должны поддержать Транкавелей…
– И спешу вас уверить, Серж – поддержат. Через год мы увидим новую Европу. Совершенно другой мир. Узурпаторы уйдут, Меровинги воспрянут.
– Можно глупый вопрос? Вам-то со всего этого какая выгода? Или вы тоже тайный Меровинг?
Рено де Шатильон фыркнул, затем рассмеялся.
– Не беспокойтесь, я просто бургундский дворянин из бедной семьи, – сквозь смех ответил он. – Но во времена великих перемен лучше держаться поближе к главным действующим лицам. Авось, и тебе что-нибудь перепадет. Я, например, хочу получить герцогский титул. Держитесь за моим правым плечом, Серж, и вы получите графскую корону.
– «Портос, едемте со мной, и я сделаю вас герцогом!» – ядовито процитировал Казаков слова д'Артаньяна из писаний папаши Дюма (а конкретно из эпилога «Двадцати лет спустя»), однако Рено не понял русского языка. Пришлось добавить на норманно-французском: – Жуткая авантюра.
– Безусловно, – мигом согласился Рено. – Но ведь это же здорово!

* * *

Шевалье де Фармер и его милость барон Мелвих, также известный как Гунтер фон Райхерт, прибыли в бенедиктинскую обитель к обещанному времени – хронометр Гунтера показывал четверть одиннадцатого утра, или, как считали в церквях, после наступления часа третьего. Поспать в доме семьи Алькамо нормально не удалось, а посему у благородных дворян было лишь три желания: наведаться в купальню, как следует поесть в монастыре, а затем отдохнуть от трудов праведных. Взятые на себя перед королевой Элеонорой обязательства выполнены, Ричарду утерли нос, маленькая война наверняка закончена. Над городом уже летал слух, что в мессинский замок проехала вдовствующая английская королева. Коли аквитанка лично занялась делами Ричарда, за Британию можно не беспокоиться. Элеонора защитит интересы страны не хуже, чем самое огромное войско.
На дворе монастыря было жарко и пыльно, непременные собаки с репьями в шкуре убрались в тень храма и философски разглядывали царившую вокруг каждодневную кутерьму, вывалив из пастей длинные розовые языки.
– Снаружи пекло, а здесь будто на леднике, – недовольно сказал сэр Мишель, шествуя по длинному коридору к комнатам Беренгарии. – За что не люблю старые здания… У папеньки в замке даже в подвале такой холодрыги не бывает. Если ее высочество сама не догадалась, придется затопить камин.
– Придется, – согласился Гунтер и вежливо постучал в дверь. Изнутри доносились мужские голоса, причем в покоях наваррки велся настолько ожесточенный спор, что стука никто не услышал. – Войдем?
– Конечно, войдем! Любопытно, что за гости явились к принцессе…
Гунтер открыл дверь и шагнул в комнату. Теперь исчезла нужда пропускать сэра Мишеля вперед – мы теперь сами себе рыцари и даже бароны.
– Я не желаю выслушивать от вас никаких советов, сударь! – громко и бесцеремонно втолковывал собеседнику сразу попавшийся на глаза Гунтеру незнакомый красивый парень с длинной гривой иссиня-черных волос. – Можете сколько угодно командовать Рамоном или папенькой, но я – это я!
– Вот интересно, – возмутился человек в темном костюме. – Кем это я, позвольте узнать, когда-либо командовал? Клевещете, молодой человек!..
– Мессиры, успокойтесь, – тоскливо воззвал Ангерран де Фуа, развалившийся на сундуках, однако было заметно, как он похоронил в бороде саркастическую усмешку. Рядом с Рено восседал сонный Казаков и делал вид, будто внимательно слушает препирательства темноволосого юнца и седого дворянина. – Гонтар, Хайме! Вы бы еще подрались! Тоже мне, нашла коса на камень!
Молодой человек, которого назвали испанским именем Хайме, метнул на Ангеррана испепеляющий взгляд и непреклонно заявил:
– Я никуда не поеду! Я добрался до Сицилии, чтобы устроить только свои дела. В замыслы отца и старших братьев я и раньше-то никогда не встревал, да и впредь не собираюсь. Вы что, решили, будто я намерен помешать вашим планам? Если бы я доселе оставался в Ренн-ле-Шато или уехал путешествовать в Месопотамию, это ничего бы не изменило!
– Вы просто мальчишка, – недовольно бросил седой. – Ваш старший брат при смерти и даже я не могу ему ничем помочь, граф Редэ почти повредился рассудком, а Тьерри и ваша сумасбродная сестрица решили, что настал их звездный час и готовы действовать лишь по собственному разумению, разваливая столь тщательно спланированное дело!
– Ах, вот как? – желчно улыбнулся Хайме и оскалился столь хищно, что Гунтера слегка передернуло. – Что ж вы сразу не сказали, мессир де Гонтар? Неужели вы потеряли свое влияние в Ренне? Могу лишь посочувствовать. Из-за этого вы хотите, чтобы я вернулся? Повторяю в последний раз – ни за что! Разбирайтесь с Тьерри самостоятельно. Искреннее надеюсь, что он откажет вам от дома.
– Тьфу! – сплюнул седой, чьи интонации показались Гунтеру смутно знакомыми. Речь, костюм… Это связано с некими тягостными и неприятными воспоминаниями, относившимися ко времени жизни в Нормандии. – Кстати, у нас гости.
Все четверо наконец обратили внимание на остановившихся у порога Гунтера с Мишелем. Норманн почему-то озирался с выражением испуга в глазах, хотя даже сам себе не мог ответить, отчего встревожился.
– О, рад вас видеть! – Ангерран де Фуа мгновенно вскочил и легко поклонился. – Пожаловали доблестные защитники Мессины! Много англичан уложили?
– Достаточно, – осторожно сказал Гунтер, которому окончательно перестал нравиться царивший в комнате принцессы холод. Он был каким-то слишком… слишком неестественным.
– Позвольте вам представить, – начал Ангерран и кивнул в сторону седого: – Мессир де Гонтар из Лангедока, мой старый знакомый. Хайме де Транкавель да Хименес, наследник графа Редэ. Господа де Фармер и фон Райхерт.
– Премного наслышан, – недовольно ответил седой и тоже поднялся. – Простите, господа, мне пора. Дела, знаете ли. Еще увидимся.
Он быстро прошел к двери, оттеснил ничего не понимающего Гунтера, а Мишель шарахнулся в сторону так, словно наяву узрел живого дракона или столкнулся на кладбище с вурдалаком. Де Гонтар хлопнул дверью и со стороны коридора донесся звук удаляющихся шагов.
– Я думаю, никого не заденет, если я скажу, что порой просто ненавижу этого господина? – вопросил сам себя Ангерран, но тут же принял на себя роль гостеприимного хозяина. – Господа, присаживайтесь. Вина?
– Еды! – буркнул Гунтер. – И затопите камин.
– Хорошо, – неожиданно покладисто согласился Ангерран. – Я сейчас схожу в трапезную и принесу горячей пищи. А вы пока знакомьтесь с мессиром Хайме.
Гунтер успел сообразить, что они с Мишелем стали невольными свидетелями неких, скорее всего внутрисемейных дрязг, которые на публику обычно не выносятся. Судя по поведению Ангеррана, старый прохвост взял на себя должность посредника в беседе Хайме со странным господином де Гонтаром. Интересно, почему Гонтар в ответ на представление бросил «Премного наслышан» с таким видом, будто Гунтер и сэр Мишель его кровные враги? И все равно манера речи величественного пожилого господина заставляла германца напрячь память и сделать ясный вывод: они прежде виделись. Причем недавно.
– Шевалье де Транкавель? – сэр Мишель быстро позабыл свой непонятный испуг и неожиданно для Гунтера поклонился с самым серьезным и напыщенным видом. – Я счастлив, сударь, увидеться с одним из отпрысков столь славной фамилии. Вы тоже направляетесь в Святую землю?
– Признаться, мессир, я сам пока не знаю, – устало отозвался Хайме, глядя куда-то в сторону. – И еще, шевалье. Очень прошу вас, как человека, без всякого сомнения благовоспитанного, постараться как можно реже вспоминать о том, что мне довелось родиться сыном графа Редэ. Иногда титулы и родословные могут изрядно надоесть.
– О, разумеется! – Мишель, рассматривавший Хайме с крайней заинтересованностью, подсел на стул рядом и начал обычную куртуазную беседу – хорошо ли доехали, как ныне дела на юге Франции, много ли рыцарей из Лангедока собираются в Крестовый поход и так далее. В ответ норманнский рыцарь получал лишь сдержанные «да» или «нет», а Гунтер, которому больше всего хотелось поесть и поспать, неожиданно почувствовал, как его потянули за руку.
– Пошли на крыльцо, поболтаем, – тихо сказал Казаков. – Что-то у меня в голове сплошной сумбур образовался. Может, ты чем поможешь.
Устроились простецки: на верхней ступеньке всхода, как раз там, где Сергей разговаривал с Рено два часа назад. Казаков, естественно, не забыл прихватить обязательный кувшин с вином. Говорили на английском языке образца ХХ века, чтобы пробегавшие мимо монастырские служки или выходящие с мессы монахини не поняли даже обрывков фраз.
Казаков умел быстро и доходчиво растолковать суть проблемы, не вдаваясь в излишние подробности и лирику. Меньше чем за полчаса он изложил Гунтеру все события минувших дней, начиная от первого явления де Гонтара и заканчивая несколько неожиданными планами Ангеррана де Фуа, более известного под именем Рено де Шатильона. Казаков, обосновывая сам для себя необходимость таковой исповеди, счел так: они с Гунтером люди друг другу не чужие, как-никак, из одного столетия, а вдобавок рассудительный тевтонец гораздо ближе знаком с нюансами тутошнего бытия и особенностями психологии. Глядишь, и даст какой-нибудь дельный совет.
– …Ты понимаешь, – Гунтер, с которого сонливость слетела после первых же слов Казакова, почесал рыжеватую бородку и тупо уставился на гордо шествующую от хлева к оливковому саду бурую свинью, вознамерившуюся попастись в тенечке, – мне совершенно нечего тебе сказать. Хотя бы потому, что я сам перестал понимать происходящее. Я ведь до разговора с тобой был уверен: здесь происходит все, что должно происходить. Ну, Крестовый поход, ну, Ричард мается безденежьем… Ура, вперед, бей сарацин. Хайль! Я так порадовался, когда мы с Мишелем – причем не без твоего участия – сумели хоть чуточку изменить реальные исторические события и не дать Ричарду взять сицилийскую столицу. А тут что же получается?..
– Что получается? – медленно переспросил Казаков. – Выходит, Третий Крестовый поход лишь отличная крыша для проведения авантюры, которая способна напрочь изменить историю Европы. Представь: не будет Филиппа Красивого, Столетней войны, Генриха III с его миньонами, казни Людовика XVI на гильотине…
– …Не будет крестового похода в Лангедок, – подхватил Гунтер. – Отменяется разгром Ордена тамплиеров, не начнутся династические дрязги между Англией и Францией, приведшие к упомянутой тобой Столетней войне. Двумя королевствами станет править одна семья, вернее, представители двух ветвей одной семьи. Очень может быть, что Меровинги объединят Европу в некое единое государство, громадную империю от Атлантики до Буга… Может быть, Мартин Лютер даже не родится и не будет религиозных войн с Варфоломеевской ночью. Невероятно…
– Об этом хорошо рассуждать, сидя на крылечке, – скучно протянул Казаков. – И вдобавок неизвестно, станет ли от второго пришествия Меровингов лучше или хуже. Я могу задать себе самый главный вопрос: если этот мир, как ты мне объяснял, точнейшая копия нашего мира, то почему же у нас ничего подобного не случилось? Почему об этом заговоре никто никогда не узнал? Почему этот заговор провалился или не был осуществлен?
– Это уже не абсолютная копия, – уточнил Гунтер. – Резкое изменение произошло сегодня утром. В теории Ричард должен был открыть ворота Мессины и заставить Танкреда сдаться. Еще выясняется, что персонажи, ушедшие со сцены, наподобие Рено-Ангеррана, живы и действуют. Слу-ушай! Помнишь, я тебе говорил о том, что… этот… которого ты де Гонтаром называешь, выставил свою фигуру на шахматную доску? А не Ангерран ли это? Смотри: он обладает непонятной силой, которую можно, используя местную терминологию, назвать колдовской. Как бы по другому он тебя вылечил от заражения крови? Второе. Он открыто заявил, что де Гонтар – его старый приятель.
– Однако Райнольд де Гонтара совсем не слушает, – заступился за Шатильона Казаков. – И откровенно над ним посмеивается. Дело не в их взаимоотношениях, а в том, что как нам быть дальше? Только не говори, что следует сейчас же зарезать Райнольда, настучать обо всех его интригах Ричарду и Филиппу… Тем более, что Элеонора Пуату тоже участвует в заговоре и, вероятно, готова пожертвовать Ричардом ради того, чтобы отдать трон Джону. А Джон, если я правильно понимаю, будет послушной игрушкой в руках матери, пока она не найдет ему достойную замену.
– Ты неправильно думаешь о Джоне, – покачал головой Гунтер. – Он из породы молодых, да ранних. Забудь Вальтера Скотта и представления о принце Джоне как о непроходимом кретине, угнетателе и разложенце. Я достаточно пообщался с ним в Лондоне, чтобы понять – Джон может держать в своих руках государство, особенно на пару с Годфри. А уж если за их спинами стоит Элеонора… Боже, храни королеву и ее младшего сына! Постарайся-ка вдумчиво оценить мои слова: после твоего рассказа я понял, что мы очутились здесь далеко не напрасно. Череда случайностей, на мой взгляд, отнюдь не случайных, привела нас ко двору королевы-матери, она использовала нас для своих интриг, а в результате история пошла по другому руслу. Разумеется, в Германии и Константинополе все пока остается по-прежнему, но, боюсь, после сегодняшнего дня с горы сорвется такой оползень больших и малых изменений, что я даже затрудняюсь сказать, каким будет завтрашний день.
– Что нам делать? – упрямо повторил Казаков.
– Нам? Вероятно, я и Мишель не станем вмешиваться в ваши с Ангерраном дела. Нас обоих тоже подхватило каким-то течением и неизвестно, к какому берегу прибьет. Если ты уверен, что Ангерран и де Гонтар отнюдь не друзья, какими хотят казаться, то действуй в соответствии с приказами твоего нового покровителя. Сам не справишься – позови нас. Всем нутром чую – мир начал переворачиваться. Он пока раскачивается, медленно, осторожно, но пройдет еще пара месяцев и сила резонанса окажется такой, что старая история не устоит. Колосс на глиняных ногах попросту рухнет. А я-то, дурак, вспоминал, отчего Гонтар показался мне знакомым! Оказывается, Лорд принял новое обличье… Кстати, мне очень понравился Хайме.
– Почему? – Казаков исподлобья взглянул на Гунтера.
– Он ведь знает, кто такой де Гонтар? Знает. Признаться, у меня не хватило бы смелости так запросто послать в задницу самого… ну, ты понимаешь, о ком я. Похоже, их семейство действительно обладает особым благословением, унаследованным от Хлодвига, Клотильды и святого Ремигия.
– Ай-ай-ай, какие мы крутые, – Казаков выпустил длинную струю слюны, рассчитывая попасть в расхаживающего на нижней ступеньке голубя, но не преуспел. – Опаньки, ты посмотри! Кто к нам приехал!
Врата обители раскрылись настежь, на крыльцо храма, стоявшего рядом со странноприимным домом, вылетела преподобнейшая аббатиса со свитой в составе сестры-келаря и полудесятка самых почтенных монахинь, а по немощеному двору глухо застучали копыта лошадей.
Сумерки природы, флейты голос нервный, конное катанье,
На передней лошади едет император в голубом кафтане,
Белая кобыла с карими глазами, с челкой вороною,
Красная попона, крылья за спиною, как перед войною…
– хрипло пропел Казаков, ничуть не погрешив против истины, ибо королева-мать, вернувшаяся в монастырь святой Цецилии, ныне облачилась в сияющий на солнце голубой сюркот, расшитый золотыми нитями. Прическу Элеоноры украшала роскошная сетка с жемчужинами, поддерживающая волосы, а лошадь в самом деле оказалась белой – впечатление от любимой Казаковым песенки портила только снежная челка высокой фландрийской кобылы. Аквитанка выглядела триумфатором – Элеонора улыбалась, бросила служкам несколько тяжеленных золотых монет, на которые в веке двадцатом можно обзавестись неплохой машиной, и вообще радовалась жизни. Она победила всех. Собственного сына, Танкреда Сицилийского, английскую армию и даже неприступных тамплиеров.
– Пойдем поздороваемся, – Гунтер едва не насильно поднял хмурого Казакова на ноги. – Давай, давай. Элеонора того стоит.
Они вдвоем успели подойти к лошади королевы быстрее, нежели спешивавшиеся наваррцы, что составляли почетный эскорт. Блистательная Элеонора Пуату мгновенно узнала Гунтера и Сергея, глянула на них сверху из седла с выражением римского императора, узревшего своих верных слуг, и протянула правую руку.
– Я счастлива вас видеть, мессиры! – звонко произнесла Элеонора. – Помогите мне спуститься на землю.
Гунтер подхватил правую ладонь аквитанки, Казаков, стоявший левее, поддержал королеву-мать за то место, что скромно именуется «ниже талии», и, наконец, невысокая полная дама щелкнула деревянными каблучками туфель о ссохшуюся на солнце глину монастырского двора. Гунтер, сообразив, что нужно делать, опустился на правое колено, незаметно потянув за собой Казакова.
– Я довольна вами, шевалье фон Райхерт, – пропела Элеонора. – Хотя, если я не запамятовала, сейчас правильнее именовать вас по титулу – барон Мелвих?
– Счастлив служить вашему величеству, – заучено пробубнил Гунтер.
– Примите, – Элеонора сдернула со среднего пальца левой руки невероятно тяжелый золотой перстень с сапфиром и протянула германцу. Сегодня она была готова раздать все свои драгоценности, лишь бы подтвердить славу щедрой и богатой королевы, а заодно вознаградить преданных соратников. – Барон, это для вас. На память. Мессир Серж, я, право, не знаю, чем отблагодарить вас, хотя… Шевалье де Сомюр!
Один из телохранителей королевы, судя по гербам аквитанец, материализовался за плечом Элеоноры. Королева протянула руку:
– Сомюр, одолжите мне ваш меч. Благодарю…
«Она ему что, голову снести задумала? – мелькнула у Гунтера глупая мысль, но он понял, что такое можно заподозрить только спьяну или с недосыпу. – Или?.. Господи Боже, опять!»
– Я, как королева Англии, Ирландии и Шотландии, имею право посвящения, – торжественно изрекла Элеонора, запросто подняв горизонтально над землей довольно тяжелый рыцарский клинок. – А посему, мессир, стерпите эти удары и ни одного более!
– Э-э… – заикнулся Казаков. – Я уже!..
Робкий возглас остался незамеченным. Лезвие меча осторожно коснулось сначала правого плеча бывшего оруженосца, потом левого, затем клинок вернулся к владельцу.
– Оммаж приносить не следует, – заявила королева-мать. – Я и так знаю, что вы верный человек, мессир Серж. Жалованную грамоту вы получите тотчас.
Элеонора ослепительно улыбнулась солнцу и быстро зашагала к дверям странноприимного дома.
– Хорошо хоть не кулаком в ухо, – Казаков, недоуменно ухмыляясь, посмотрел на Гунтера. – Одного не могу понять: почему всем так нравится посвящать меня в благородные доны? И, в конце концов, чей я теперь подданный – Сицилии или Аквитании?

* * *

Беренгария Наваррская, присутствуя на утренней мессе вместе с мадам де Борж, не столько молилась и внимала проповеди святого отца, сколько размышляла о крайней двусмысленности положения, в котором оказалась благодаря своим чувствам и более чем неожиданному стечению обстоятельств. Собственно, на повестке дня к принцессы стоял тот же вопрос, что и у Казакова: «Что теперь прикажете делать?»
Отец принцессы, Санчо Мудрый, недаром советовал любимой дочери держаться подальше от Транкавелей. Бешеное Семейство вновь оправдало свою репутацию – Беренгария уяснила, что Хайме едва-едва не стал жертвой внутрисемейных интриг и раздирающих потомков графа Редэ противоречий.
Бог с ним, можно смириться с неожиданным появлением Хайме в Мессине и его претензиями, имеющими, впрочем, достаточное основание. Но беда состоит как раз в том, что младший Транкавель, ведомый лишь собственными соображениями, невероятной влюбленностью и привязанностью к Беренгарии, сам плохо представлял, чего, собственно говоря, он хочет. Явившись глубокой ночью в монастырь, Хайме прежде всего брякнул:
– Давай уедем. Плевать на Ричарда, на твоего отца, на моих сумасшедших родственников. Денег у меня достаточно, есть несколько закладных писем от тамплиеров… Уедем в Польшу. Или в Норвегию. Нас никто не найдет в такой глуши.
– Хайме, – ахнула Беренгария, – ты бы еще предложил сбежать в Исландию! Жить на берегу океана, ловить рыбу, ходить в гости к норманнам…
– Кхм, – нахмурился сын графа Редэ, – признаться, с Норвегией я погорячился. Варварская страна. Но ведь…
– …Но ведь я – дочь короля, – напомнила Беренгария. – Если ты не ощущаешь своего долга перед…
– Перед кем? – перебив, поднял голос Хайме. – Мне с младенчества твердят все и каждый – отец, это чудовище почему-то именуемое моим братом – Рамон, Тьерри, отец Ансельмо, родственники из Плантаров и Бланшфоров: долг, долг, долг! Зов крови, великие предки, восстановление справедливости, династия, Хлодвиг-Дагоберт-Сигиберт, пчелы Меровингов, Книга, и снова зов крови! Надоели! Я хочу жить, как нормальный человек! Если Рамон упивается видениями будущего, а Тьерри погряз в своих мыслях, неизвестных никому, кроме него самого, то я хочу просто жить! Видеть рядом с собой любимую женщину, иметь свой дом и не опасаться, что этот самый дом однажды выкинет такую шутку, что поседеешь в двадцать лет. Хочу быть независимым от всех, кроме своего сюзерена! Беренгария, уедем! Немецкие рыцари отвоевали у варваров с Балтийского побережья множество земель, мы сможем купить или заслужить лен в пределах Польского королевства или Ливонии! А можно вообще скрыться в русских землях герцога Всеволода! И никакой Рамон или Ричард нас там не найдут!
– Теперь еще вспомни о том, что ты обладаешь особенными умениями, унаследованными от первых Меровингов, – вздохнула принцесса. – Что любая корона – твоя по праву крови…
– И не только крови, – буркнул Хайме. – Хотя… Все-таки именно кровь имеет здесь решающее слово.
– То есть? – не поняла Беренгария. – Хайме, за долгое время нашей дружбы ты столько раз бросал невнятные намеки о происхождении вашей семьи, что мне иногда становится страшно. Объясни.
– Не хочу, – замотал головой младший Транкавель. – Это не ко времени и не к месту.
– Ничего подобного! – заупрямилась принцесса. – Ко мне приходит человек, который хочет меня украсть из-под венца, лишить короны Англии и увезти в какую-то Польшу, и в то же время отказывается от… От того, чтобы…
– Я понял. Но, думаю, что ты выставишь меня за дверь, услышав правду.
Хайме изрядно напрягся, а Беренгария почувствовала, как этот странный, но столь привлекательный и близкий для нее человек борется с самим собой. Только в чем состоит смысл этой битвы – непонятно. Разумеется, у семьи де Транкавелей есть свои тайны, причем тайны, недоступные разуму обычных смертных – взять хотя бы врожденные способности к тому, что обычно называют колдовством или загадку фамильного замка… Однако Беренгария достаточно насмотрелась на Бешеное Семейство и начала кое в чем понимать этих людей, обладающих либо древним благословением, либо столь же древним проклятьем. А значит, будет способна понять и самое сокровенное.
– Если я выставлю тебя за дверь, ты влезешь через окно, – парировала принцесса. – В Святом Писании сказано: «Исповедуйтесь друг другу». Я готова выслушать. Только рассказывай не известные мне предания о потомках короля Дагоберта, а истину, которую ты столь долго скрывал.
– Истину? – ощерился Хайме. – Истину, за которую меня сожжет любой церковный суд? Ты слышала о Книге Ренн-ле-Шато?
– Книга? – вздернула брови принцесса. – Ты же мне сам рассказывал! Ваша генеалогия, семейная хроника. Ну и что? Такие книги хранятся в библиотеке каждого уважающего себя рода. Ваша просто более длинная, запутанная и древняя, нежели остальные.
– Древнее не бывает, – отрешенно сказал Хайме. – Я до сих пор не могу понять, изложена там правда или строки были нашептаны… дьяволом. Хорошо, я могу исповедаться. Я грешен. Грешен в гордыне. Грехе, заразившем всю мою семью многие столетия назад. Грехе, из коего проистекают все прочие. Книга, о которой я говорю, была написана больше тысячи лет назад, во времена Рима. Когда на месте Лангедока цвела провинция Великой империи, называвшаяся Септимания. Книга многократно переписывалась, ибо никакой пергамент не выдержит гнета столь долгих лет. Потом в нее добавлялись главы хроник, летописей, но первые пятьдесят страниц оставались неизменными.
– О чем они? – с чувством подступавшей холодной жути переспросила Беренгария. – Тысячу лет назад? Времена Нерона Августа?
– Раньше, – сказал Хайме. – Первый век по Рождеству. Сороковые или пятидесятые годы. История одной иудейской семьи, перебравшейся из завоеванной и разгромленной Иудеи в земли, которые сейчас называются Лангедоком. Знаешь, кем написана Книга или кому приписывается?
– Кому? – Беренгария ощутила, что по коже пробежали искорки мороза. Может быть, лучше было не спрашивать? У Хайме сейчас такой вид, будто его вопрошают на Страшном Суде о всех вольных или невольных прегрешениях, и чаша весов перевешивает от золотистой райской белизны к багровым отсветам Преисподней.
– Святой Марии Магдалине. Это Евангелие. Книга Благовести, не вошедшая в Святое Писание и, видимо, неизвестная никому из ныне живущих отцов Церкви. Описание последних дней Господа нашего Иисуса Христа и… и того, что случилось потом.
– Но ведь о Пасхальных событиях писали многие авторы, – растерянно сказала Беренгария. – Апокрифы, не вошедшие в свод Евангелий, общеизвестны, они хранятся в монастырях и библиотеках университетов. Евангелие от Фомы, от Вениамина… Почему бы не появиться благовести от Марии Магдалины, забытой последующими поколениями? Я не понимаю, отчего ваша семья делает из этого столь ужасную тайну? Можно было бы отдать копию епископу Безье или переслать рукопись в Рим…
Хайме ошеломленно посмотрел на принцессу и его внезапно разобрал нервный смех.
– В Рим? Епископу? Хвала Господу, ты ни разу не видела этих страниц, а я знаю их наизусть! Да за одну страничку Книги, попавшуюся на глаза Святейшему Папе, Ренн-ле-Шато сравняли бы с землей, а всех моих родных покидали в огонь! Если верить Книге…
Хайме запнулся, не в силах продолжать дальше.
– И что же произойдет, если ей поверить?
– «Я же, Мария, и Марфа, сестра моя, и Лазарь, брат мой, узрели берега Массилии. [9] С нами же на корабле были Иисус, Иосиф и Иоанн, сыновья Божии, от моего чрева рожденные». Понимаешь? Эту тайну не знает никто, кроме нашей семьи. Я сейчас прочитал тебе один из стихов Книги Магдалины или того, что мы полагаем Книгой Магдалины. Там написано: Господь наш, пребывая в Кане Галилейской, что упоминается у Иоанна, [10] женился на Марии Магдалине. И у них были дети.
– Сумасбродство и ересь! – вскричала Беренгария и рывком поднялась с кресла. – Можно придумать все, что угодно, но такое?!.
– Я же говорил – ты возмутишься, – сокрушенно вздохнул Хайме. – Но ты если согласилась принять мою исповедь, слушай до конца и не делай слишком поспешных выводов. Эта тайна, запрещенная Церковью, хранится только у нас, у Транкавелей. Признаться, сейчас никто не может сказать, истинны ли стихи предполагаемого Евангелия от Магдалины, или Книга сплошь лжива. Дело в другом – сейчас ты слушаешь меня и не веришь. Но любой человек, читавший Книгу, верил сразу и безоговорочно. Каждый, пойми. Все мои родственники, отец Ансельмо, наш библиотекарь, все предыдущие поколения Транкавелей и Плантаров – все верили. Каждый верил. Книга, пусть даже переписанная, обладает каким-то странным волшебством. Она заставляет людей считать, что все изложенное на ее страницах – непреложная, Божественная истина. Мы были ее Хранителями почти тысячу двести лет. И только сейчас решились действовать, потому что время пришло.
– Постой, постой! – Беренгария приложила пальцы к вискам и быстро прошлась по комнате. – Столь… неожиданный апокриф, конечно, интересен с точки зрения истории Церкви или истории ересей. Но при чем здесь твоя семья? Хранители тайны – это, конечно, чудесно, но одно наличие в вашей библиотеке апокрифического Евангелия не объясняет способности твоего старшего брата к волшбе или твои собственные умения – ты останавливаешь самых злых собак, никого и ничего не боишься, уверен в себе, как… как король. Я же видела, как Ренн-ле-Шато слушается тебя. Живой замок, вырастающий из корней немыслимой древности, не привыкший обращать внимание на копошение двуногих букашек, почему-то повинуется слову человека! Этот ваш Лоррейн-предсказатель, то ли эльф, то ли демон, относится к тебе уважительно, я сама слышала. Всех вас, тебя, твоих братьев, даже младшую сестру, окружает некое сияние, у кого ярче, у кого темнее – сияние нездешнее, не принадлежащее земле. Кто вы?
– Ну… – Хайме запнулся. – Ты не сумела связать все только что перечисленное с Книгой хотя бы потому, что не читала дальнейшего. Отец, граф Бертран, всегда учил меня: «Транкавели не только Хранители, но и Наследники».
– То есть? – раскрыла рот Беренгария. – Чьи? Меровингов?
– Да, Меровингов. А Меровинги полагают себя наследниками и прямыми потомками человека… Человека, который сделал для этого мира больше, чем кто-либо иной.
Беренгария испуганно покосилась на распятие.

ЛЮДИ И МАСКИ – V
О том, как Сергей Казаков отказался прижиться в XII веке

Большинство бед мира – от пьянства. Тогда, почти три месяца назад, в нормандском лесу, Казаков понял эту нехитрую истину во всей ее философской глубине. Прочие беды напрямую проистекают от похмелья.
К концу третьей недели пребывания в лесу Казаков начал звереть. Или, если угодно, дичать. Безусловно, он продолжал старательно следить за собой, научился использовать золу костра в качестве стирального порошка, по три раза в день купался в озерце (даже в дождь). Надобности ежедневно бриться не возникло, ибо борода у него почти не росла – так, чуть-чуть жесткой черной щетинки на подбородке, которую можно убрать в два взмаха острым ножом.
Жизнь, однако, начинала терять смысл.
Хитрющая система ловушек вокруг вертолета ни разу не послужила прямой цели – люди сюда не ходили (потом Сергей узнал от отца Колумбана, что поселяне сочли глубины Алансонской пущи крайне опасными – вроде бы демон тут поселился или кто похуже…). Хуже демона может быть только человек, причем человек, которому совершенно нечем заняться. Охотиться? По примеру предков отправиться с рогатиной на медведя? Покорнейше благодарим. Мяса хватает с избытком, а лис удалось отвадить от импровизированного погреба раскрошенным табаком – у Казакова еще оставался небольшой запас сигарет, а курил он очень мало. Не хотелось здесь курить, на свежем воздухе.
…В эпоху бурной юности Сергей претерпел приключение: когда его достал город и городские заморочки (Казакову было лет семнадцать), он взял палатку, рюкзак и отправился в лес. Посидеть одному в гребенях. Под Петербургом еще сохранились глухие чащобы, где на много километров вокруг нет никакого жилья. Приехал, поставился в самой глухомани. На следующий день обнаружил, что никакая это не глухомань, а жизнь иногда преподносит весьма забавные сюрпризы. В ручейке неподалеку обнаружились позабытые рассеянным турьем (как, черт побери, можно такое забыть?!) бутылка водки, несколько бутылок красного вина и пива. Потребил.
И заблудился. По охмуренному алкоголем сознанию.
Причем заблудился очень добротно – дня четыре ходил по округе, голодный, но… Как бы это сказать? Донельзя увлеченный своим положением. Потом случайно вышел на новорусскую дачу: надо было видеть морду хозяина, когда из лесу к его одинокому и скромненькому трехэтажном коттеджу вынесло непонятное существо, более похожее на неудачную помесь человека с лешим. Грязная гимнастерка, драная тельняшка, стоптанные измызганные кирзачи и самая что ни на есть бандитская рожа.
Новорусс оказался человеком с понятиями – напоил (водой) и даже объяснил, что это за место, сориентировал. Оказалось, Сергея носило вокруг палатки в радиусе пяти километров. Но тогда все случившееся воспринималось как замечательный абсурдистский прикол: так или иначе выйдешь к людям, там и до Питера рукой подать. Здесь… Здесь тоже можно выйти к людям. Только зачем? Они все чужие. Все до единого. Причем даже и представить сложно, насколько чужие.
Главной, навязчивой и столь же основополагающей, как шестая статья старой Конституции, мыслью стало: пора сваливать. И побыстрее. Свихнешься. Жизнь Робинзона не по нам. В конце концов, у Робинзона хоть какие-то приятели имелись – поначалу животные, всякие кошки-собаки-попугаи, потом явился Пятница. А своего ослика Гришку, после путешествия в город Аржантан, из-за полного неумения обращаться с гужевым транспортом пришлось подкинуть в самый бедный, по мнению Казакова, дом в деревне. То-то было радости! И поступок вполне робингудовский, можно собой гордиться. Рясу Сергей незаметно вернул обратно в церковь, наверняка вызвав у монахов безмерное удивление.
Еще у Робинзона стрясались настоящие опасности: болезни, людоеды, пираты. Развлечения – шторм, землетрясения, книжки, спасенные с корабля. А тут сидишь на безмерно затянувшемся пикнике, знаешь, что конец его никогда не придет, и маешься всякой херней (позавчера Казаков выкопал в лесу куст диких роз, приволок на стоянку и живописно рассадил цветы вокруг вертолета. Если приживутся, лет через пять появятся роскошные и красивые заросли). Скука. От скуки начинаешь чудить, как господин Портос, он же шевалье дю Валлон де Брасье де Пьерфон. А такое чудилово, как случилось вчера, крайне предосудительно со всех точек зрения.
Казаков напился. Просто так, из принципа. Уволок несколько дней назад кувшин вина литра на четыре из близлежащего монастыря. Сначала использовал по глоточку. Затем выхлебал все, истово проблевался, взял пистолет и спьяну отправился приключаться на дорогу. Достало все. А посему шел и голосил:
– По дороге ехал назгул
И костями громко лязгал!
Долго он понять не мог,
Что болтается меж ног?
Этой дурацкой песенке-загадке (ответ – меч) Казакова давным-давно научили знакомые ролевики – полусумасшедшая молодежь в плащах из драных занавесок и мечами из клюшек. Играли они по сюжетам Fantasy, а многие книжки этого жанра Сергею нравились. Поэтому и сошелся с игровым народом. Душевные люди. Правда, к жизни ничуть не приспособленные. Но пели хорошо.
Вот вам и тракт. Выхожу один я на дорогу… Начинаем свою ролевую игру. По Соловью-Разбойнику. Или нет, по Робин Гуду. Крестьян сегодня грабить не будем, станем идейными. Обратим внимание на обладателей толстых кошельков и притеснителей трудящихся масс. Блин, почему пусто? А-а, понятно, вечер. В такое время никто в дальний путь не отправляется.
После того, как Казакова еще раз вырвало и мозги чуточку прочистились, он уселся под громадным вековым дубом, тупо уставившись на желтый грунт тракта, и стал ждать.
Застучали копыта. Две лошади. Значит, теоретическая жертва – человек богатый. На лошадях здесь раскатывают только всякие рыцари или обеспеченные священники, это удалось выяснить в точности. Монахи употребляют ослов, а крестьяне по большей части запрягают в повозки всякую рогатую скотину. Казаков поразился, увидев однажды фургон, ретиво влекомый двумя пятнистыми коровами.
Добро пожаловать, сэр рыцарь. Ну точно, рыцарь. Едет один, с заводной лошадью, на хребет которой складированы шмотки. Без шлема и без оголовья, в темно-желтой тунике, под которой видна кольчуга с закрепленными для пущей прочности полосками металла. Странность какая: здешние рыцари не таскают ничего тяжелее кольчатой брони. Где неподъемные пятипудовые доспехи, владелец которых закован в железо от пяток до макушки? Ни разу не встречалось ничего подобного…
– Hello, mister! – Казаков вышел, покачиваясь, на дорогу, и встал посреди, вытянув руки с пистолетом в классическом голливудском жесте: правая ладонь охватывает рукоять оружия, левая – поддерживает снизу и спереди. – Руки за голову, это ограбление!
– Кэ? – дворянин натянул поводья, презрительно-безразлично оглядывая простеца.
– Зашибу, сука! – ласково сказал Сергей, опустил пушку, весьма бесцеремонно подошел к лошади и подергал за поводья. Спокойная кобылка посторонилась, переступив на шаг назад.
– Мэрд! – возмутился рыцарь, положив руку на рукоять непременного меча.
– Сам ты дерьмо, – развязно ответил Казаков. – Бабки давай! А, ты ж не понимаешь… Слазь с кобылы, чмо!
Столь романтическое предприятие, как грабеж на большой дороге (оно же ролевая игра в Робин Гуда), приобретало авангардистско-идиотический вид. Непринужденность отморозка схлестнулась с благородным негодованием шевалье, и судя по всему, должна была победить непринужденность.
Вначале Казакова просто отпихнули. Ногой. Спокойненько так дали пинка. В грудь. Не столько больно, сколько обидно. Тот полез снова, пытаясь сдернуть рыцаря с лошади за стопу. Разбойник едва не получил вторую затрещину, но сколь бы ты не был пьян, старые навыки сохранились, уклониться можно. И тогда благородный дон взялся за меч.
– Крутой, да? – рявкнул Сергей. В ладонь легла рукоять пистолета. – Пристрелить тебя что ли, угнетатель? Феодал хулев!
Феодал выслушал и отмахнул клинком. Добротно отмахнул, от души. Голову бы снес. Или череп расколол точнехонько на две половинки.
Бах-бах! Два выстрела. Шевалье в желтом взвыл, лошадь дернулась и едва не понесла, ее хозяин полетел в придорожную пыль. Рукава кольчуги блеснули в красно-желтом свете заходящего солнца.
Меч, однако, не выпустил. Конечно, Казаков отнюдь не собирался убивать проезжего, но что-то такая злость взяла… Однако пули ушли в бедро, а не в грудь или живот.
Ударить ногой по ладони, выбить клинок, пнуть в лицо подошвой пару раз – оглушить. Теперь можно непосредственно приступать к грабежу.
Кошелек. Тяжеленький. Изымаем. Потом разберемся, что за валюту таскают с собой здешние рыцари. Оружие, что ли, взять? Ну его. К чему? Единственно, кинжал у мужика красивый. Вот его и поберем. Пригодится в качестве кухонного ножа. Трофей, однако.
Что в мешках? Ага, теплая одежда. Некое подобие шубы, только мехом внутрь. Еще один кошелек. Книжка какая-то… Ага, Библия на латинском! Возьмем, попробуем поизучать на досуге, благо теперь не жизнь, а сплошной досуг. Спасибо вам, благородный мсье, за ценные подарки. Извиняюсь, пора ретироваться. На дороге шум слышен, еще кто-то едет. Тут вас и подберут.
Из шубы Казаков сделал себе постель, не все ж на соломе, стащенной в кунг аппарата, спать. Денег оказалось не то, чтобы много, но вполне достаточно – двенадцать золотых разной чеканки, пятьдесят две монеты серебром и совсем чуточку меди. Только куда их тратить? Робин Гуд с компанией могли хоть в Ноттингам пойти, в кабак. Напиться, подраться, шерифу подгадить, чтоб бдительность не терял. Девочки, опять же… Ладно, будем скупать полезные вещи у трудового пейзанства.
За минувшие дни окрестные крестьяне к Казакову немножко привыкли, видимо, принимая за дурачка. Только вопрос: откуда у дурачка деньги, да немалые? Впрочем, ушлые вилланы вскоре начали вовсю пользоваться несмышленостью глухонемого. Когда Казаков решился шикнуть и купил нескольких куриц, битую птицу ему всучили за цену, раз в тридцать превышающую обычную стоимость. Дурачок, впрочем, не расстроился и сдачи не попросил даже жестами.
В деревню с трактиром Сергей во время своих долгих одиноких прогулок предпочитал не соваться. Оно и понятно – все самые шумные мелкоуголовные предприятия прошли именно там. В основном бродил по окрестностям южнее и восточнее замка с трехцветным флагом. Однажды ночью даже решился забраться внутрь укрепления, ибо калитка в воротах стояла нараспашку, а стражи не наблюдалось. Замок как замок. Громадные волкодавы, дремавшие во дворе, даже не пошевелились, завидев чужака…
От скуки Казаков собрался опять навестить город на севере, но здраво рассудил – ничего интересного там не прибавилось, а рисковать лишний раз не стоит.
Что же делать? В книжках подобная ситуация ни разу не рассматривалась, да и в инструкциях тоже. Все инструкции приспособлены под двадцатый век – можно грохнуться на вертолете в лесах Амазонии или в пустыне Невада, но только не в удивительном мирке, знающем, что такое вино, хлеб и продажа куриц за серебро, однако понятия не имеющем о телефоне или радиосвязи. Чем бы заняться?
Постоянно всплывала прежняя мысль: отправиться в монастырь. Если быть осторожным и осмотрительным, там можно прожить. На какое-то время пойти в монахи. Или в работники при обители. Нет ничего плохого в том, чтобы быть не сотрудником службы безопасности, а скотником или, к примеру, сборщиком винограда. Только как тебе объяснят, что нужно собирать именно виноград, а не яблоки?
А неделю назад возникло новое соображение.
Неподалеку, километрах в четырех, почти рядом с замком, в лесу жил… Некто. Седобородый дядька изрядных годочков. Вроде не лесник или как у них тут называется эта должность. И не монах, хотя носит некрашеную холщовую рясу, подвязанную веревкой. В общем, отшельник или блаженный. Народец местный к нему шастает, сам старикан то и дело куда-то уходит. Может, знахарь?
Казаков обнаружил землянку случайно и сначала даже не понял, что перед ним не поросший травой длинный холм, а полностью вкопанный в землю дом. Едва не наткнулся на самого отшельника, вышедшего к колодцу за водой. Решил понаблюдать. Пришел следующим утром, занял позицию в кустах и смотрел. После рассвета в землянку явились какие-то деревенские бабы с горшочками и крынками. Заехал горделивого вида сорокалетний рыцарь с черной бородищей, вежливо раскланялся, поговорил и отбыл. К вечеру старец покинул свой необычный дом, оставив дверь незапертой (Казаков, тщательно осмотрев притвор, не нашел никаких следов засова или петель для замка. Значит, седой ничего и никого в округе не боится), а Сергей решился обследовать жилище, покуда хозяин в отсутствии.
Вот тут-то гостюшке башню и снесло. Да так, что Казаков потом день отлеживался. И отпивался вином, уверяя себя, что все это – сложно наведенная галлюцинация и горячечный бред.
Вначале ничего особенного не обнаружилось. Самодельный алтарчик с распятием и изображением каких-то святых у восточной стены, справа. Огромный стол из досок. Широкие лавки вдоль стен. Висят, просушиваясь, травы. Точно, знахарь. Так, а это что такое?
Какая-то непонятная громоздкая штуковина, завернутая в холстину, стояла в дальнем углу, окруженная кувшинами и маленькими бочонками. Длинная штуковина, метра полтора. Казаков ради любопытства отбросил грубую ткань.
Захотелось выматериться, но подходящих слов не нашлось. Забылись. Казаков опустился на прикрытую холщовыми штанами корму, бессильно положив руки на твердый земляной пол.
– Если солнце взойдет,
С ваших крыш съедет снег… —
хрипло пропел Казаков и почему-то икнул.
Пулемет. Довольно старинный, но кое в каких армиях Третьего мира подобная штуковина используется вовсю. Германский, образца Второй мировой. Фирма «Люгер». Судя по креплениям, устанавливается стационарно – либо на танк или самоходку, либо на самолет.
Встал, посмотрел еще раз. Убедился, что ничего не чудится. Обычный холодный металл, красноватые острия тяжелых патронов, заводское клеймо.
«Снег с крыши» ехал вовсю.
Сбоку и чуть сзади мелькнула неразборчивая тень, Сергей так и не сумел понять, что это было, едва заметил боковым зрением. Наверное, какое-то животное, не слишком крупное. И тотчас в спину непрошеному гостю полетела пустая глиняная плошка, запущенная явно осмысленной рукой. Казаков испуганно подался к выходу – видел, что, кроме него, в землянке никого нет. Если не считать хорька или кошки, промелькнувших полминуты назад.
На него обрушился целый град предметов, летевших из пустоты. Кружка, еще одна миска, огрызок яблока, надкусанная репка. Казаков бомбой вылетел из землянки и позорно запетлял по лесу.
Хватит впечатлений на один день.
Даже не задумывайся о том, что видел, даже не пытайся! Если сначала ты полагал, что это реальная или альтернативная история, то отныне снова канают шизофренические мысли о параллельном мире с элементами Fantasy. Рыцарь с пулеметом. Король на танке. Какой-нибудь принц-консорт за штурвалом «Стелса». Кардинал Ришелье на капитанском мостике авианосца. Александр Невский рассекает по Чудскому озеру на атомной подводной лодке, тевтонцы же мочат ее глубинными бомбами с торпедных катеров.
…А у монахов в монастыре кустарная фабрика по производству ядерного оружия. Плутоний лопатой разгребают. Пока лопата не засветится. Радионуклиды выводят капельницами с красным вином. Звиздец.
Казаков пришел к себе, напился до поросячьего визга, но снова приключаться не пошел. Перед тем, как заснуть, он криво перекрестился и жалобно воззвал в пустоту:
– Заберите меня отсюда! Ну пожалуйста! Можно, я домой поеду?
Ответа не последовало. Никто не собирался отвозить его домой. Если силы потусторонние и существовали, то просто наблюдали и посмеивались, видя, как человек сходит с ума.
Через день Казаков, твердо решивший более никогда вина в рот не брать, а пробавляться только родниковой водичкой и купленным в деревне молоком, снова отправился надзирать за землянкой отшельника – владельца пулемета. Наконец-то появилось что-то интересное. Можно вообразить себя Джеймсом Бондом в тылу врага. Суперагентом, работающим не на Контору, а на самого себя, и присматривающим за подозрительным монахом-лекарем, изобретшим невиданное оружие. Появилась загадка, которую обязательно следовало разгадать.
Возможно, разгадка выведет на дорогу, ведущую обратно. Домой.
В первые дни ничего особого не происходило. У отшельника (Казаков сумел издалека разобрать, что прихожане называют его то ли Колумбус, то ли Колумбан) постоянно ошивался невысокий тип в потрепанных темных одеждах и с носом, при виде которого любой антисемит пришел бы в экстатический погромный восторг. Дядька с грустными ближневосточными глазами занимался странным делом: устанавливал возле землянки какие-то котлы с грубовато-кустарным, но хитрым устройством на крышке, а потом собирал конденсат. Изводившийся от любопытства Казаков дождался отлучки хозяев, испробовал таинственный продукт и снова изумился до потери пульса. Хлебный спирт, и ничто иное. Впрочем, ничего особенного… Спирт знали за многие столетия до громоносного старта компьютерной цивилизации. И все-таки, все-таки – что же это за место?? Что за страна? Какое время?
Еще несколько дней спустя к отшельнику и его дружку-самогонщику завалилась целая компания гостей – весьма шумная и разнообразная. Возглавлял ее совсем молодой рыцарь, от силы лет восемнадцати, невысокий, с длинными светлыми волосами. Другой беловолосый был постарше и смотрелся посерьезнее. Носил на красной тунике вышивку в виде трех леопардов. Ясно, из Англии. Третий выглядел более-менее нормальным – рыжий и с короткой бородой. Четвертый смахивал на актера массовки, смывшегося на перекур со съемочной площадки фильма Мэла Гибсона «Храброе сердце». Отчасти этот тип даже походил на Гибсона, разве что взгляд повеселее да лет на десять-пятнадцать моложе. И волосы другого цвета. А страховидный меч в точности, как в кино.
Устав от почти непрерывного бдения и уяснив, что компания зависла у бородатого монаха надолго и уезжать не собирается, Казаков отправился восвояси. Домой. Только сначала зашел в село, выложил еще несколько серебряшек и прикупил еды у толстой добродушной хозяйки, которая всегда продавала глухонемому дурачку сметану, птицу и мед. Да еще добавляла сверх уговора парочку пшеничных сладких лепешек. И взгляд жа-алостливый такой. Дожили, Сергей Владимирович, юродивым становитесь.
Через три дня сработали ловушки. В первую попался шевалье де Фармер, оказавшийся сынком владельца господствовавшего над местностью замка, в другую – тот самый старикан из землянки. Третий гость был Гунтером фон Райхертом. Из Германии.
Тем же вечером все загадки разрешились. Все до единой. Стало понятно, кто все-таки такой William de Lonshagne, откуда взялся пулемет и какой нынче год.
Казаков хоть и ожидал чего-то похожего, но в обморок все равно свалился. Аукнулся стресс последних трех с половиной недель.
И ничего… Интерес к тайне теряется немедленно после ее раскрытия. Теперь надо просто жить. Но просто жить никак не получается. Как ни показывай остальным, что у тебя все о'кей.

* * *

Прижиться и адаптироваться – понятия разные. Гунтер прижился. Почувствовал себя своим в окружении монахов, дворян и вальтерскоттовских королей. Сергей – адаптировался. То есть, не принимая чужеродную обстановку, учился не слишком выделяться в ней и откровенно ностальгировал. По всему. Начиная от питерского мороженого и заканчивая спортзалом. И по компьютеру тоже. И по кино. Чего там нового Люк Бессон снял? Тут, конечно, тоже интересно, но человек начала ХХI века в отсутствие постоянной информационной подпитки начинает чувствовать себя не в своей тарелке. Недаром цивилизацию назвали именно «информационной». Мозг привыкает к перманентной нагрузке, которая складывается из многообразных потоков: новости по телевидению (причем по разным каналам в разной трактовке), профессиональные знания, книги, газеты, Интернет. Господи, да обычный телефон! Сотни ручейков информации стекаются в твою голову, заставляя складывать цельную картину, размышлять, делать выводы. Существовать.
Еще одно немаловажное добавление. Информация девяностых годов ХХ века в основе своей зрительная. Ты смотришь на монитор компьютера, в телевизор, на книжные страницы, рекламу, инструкции, газетный разворот, окружающий тебя мир, включающий различные автомобили, самолеты (мы же умеем по первому взгляду отличить «Конкорд» от «Боинга-747» или «Миг-29»), типы компьютерных программ, фотографии, иллюстрации, картины, распознаем вагон метро и знаем, что он – не железнодорожный… Вначале все воспринимается глазами, а затем перерабатывается в нейронах, порождая логический разум.
Здесь все наоборот. Здесь в первую очередь слушают. Причем даже не ушами, а, скорее, каким-то странным органом, у человека «цивилизованного» давно атрофировавшимся. Может быть, той самой библейской душой.
В XII веке очень мало книг и доступны они весьма немногим. Читать умеет от силы пять процентов населения. Зато девяносто девять процентов умеет рассказывать. Как передаются королевские указы? Правильно, оглашаются. Крестьянин, приехавший из своего медвежьего угла в город и услышавший речь глашатая, передаст волю монарха своим родным и знакомым почти в точности, не извратив и единого слова. Почти идеальная память на звук. Может быть, безграмотный виллан не понимает многомудрых формул королевской канцелярии, но отлично их помнит.
То же самое происходит с песнями, сказками, евангельскими легендами – многие монахи держат в голове всю Библию, от первой страницы до последней, от «Бытия» до «Откровения Иоанна Богослова». Пятьдесят книг Ветхого Завета и двадцать шесть книг Нового. Полторы тысячи страниц мелким почерком. Священник во время мессы не читает псалмы из книги, а произносит на память. Плюс энциклики и буллы Папы Римского. Длиннющая «Песня о Нибелунгах» будет записана только через несколько десятков лет. Сейчас ее рассказывают, не перевирая и строчки. Собственно, все мифологические сказания, от библейских до языческих, наподобие «Эдды», ходят только в устных рассказах. Почти все дворяне знают несколько языков. Рыцари не учили языки по учебникам, воспринимали на слух. Однако перебросьте дворянина эпохи Крестовых походов в конец ХХ – начало ХХI веков, и он через несколько дней загнется. От переизбытка информации. Он привык к совершенно другому информационному полю, другому способу восприятия. Его мозг окажется перегружен, а далее – тяжелейший стресс, заканчивающийся инфарктом, либо сумасшествием.
Казаков страдал как раз от недостатка информации. И от другого ритма жизни. Двенадцатый век живет медленно, людям некуда спешить. Местные тащатся от каждой прожитой минуты. Это для нас шестнадцать лет заключения в тюрьме – огромный срок. Но Элеонора Пуату, просидев в Винчестере полтора десятилетия, с ума не сошла и почти не постарела внешне. Сорок лет считается очень почтенным пожилым возрастом, семидесятилетние воспринимаются как настоящие мафусаилы. Рыцарь (да и любой человек) в восемнадцать лет – взрослый, много повидавший мужчина, а вовсе не сопливый мальчишка с уймой комплексов, которому вдобавок надо зачем-то идти в армию… Воюют здесь, кстати, с четырнадцати, а то и с двенадцати. Женятся и замуж выходят в этом же возрасте. Если ты взял себе двенадцатилетнюю жену, тебя никто не обвинит в педофилии, а супруга родит в тринадцать лет и это не станет шоком для общественности. Незамужняя женщина в восемнадцать – старая дева, вдова или просто на редкость экзальтированная особа.
Ранее взросление вовсе не означает раннего старения. Долгожителей полно. Королева-мать, Элеонора Аквитанская, дотянет до восьмидесяти двух лет и скончается только в 1204 году. Фридрих Барбаросса – почти до семидесяти, и то умрет не своей смертью, а погибнет по случайности. Все рекорды долголетия били куриальные кардиналы и апостольские понтифики. Их возраст исчислялся семью, восемью и даже девятью десятками. И это при такой нервной работе…
Крестьянство не отставало. Мало того, именно демографический взрыв начала XI века, вызванный долгими спокойными годами, стабильными урожаями и мягким климатом, подвиг излишек европейского населения на Первый Крестовый поход, в котором участвовали представители всех сословий. Короли, графы, горожане, монахи, вилланы, люмпены… Жить в двенадцатом веке можно. И со вкусом. Но спустя месяц тебя обуревает тоска. Организм требует информации и деятельности.
Казаков пытался что-то делать. Вместе с Гунтером, которого «информационная цивилизация» коснулась лишь краешком, рубил дрова, взял на себя все заботы по хозяйству отца Колумбана, учился языку. Причем учился очень интересным манером – пытался затвердить наизусть рассказы благочестивого отца Колумбана из жизни Иисуса Христа. «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому, но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобой и отнять у тебя рубаху, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся [11] ».
Получалось. Плохо, но получалось. Казакову было бы проще затверживать прочитанный текст, нежели услышанный, но, в конце концов, лучше знать произношение и пытаться ему подражать, чем моделировать самому по вычитанным в книге буквам.
Дальше стало хуже. Случай, произошедший через неделю после переселения в рукотворную пещерку отца Колумбана, окончательно вывел Казакова из себя.
Сергей чувствовал, что в доме, кроме него самого, Гунтера и отшельника, живет кто-то еще. Однажды даже попытался узнать у германца, какая сволочь кидалась посудой и огрызками, на что получил дебиловатый ответ: «Домовой. Их тут полно».
Казаков покрутил пальцем у виска и пошел в лес за хворостом. Вечером Гунтер попытался объяснить, что домовые отнюдь никакие не сверхъестественные твари, а животные, похожие на гибрид обезьянки с кошкой. И наделенные частицей разума. Немного напоминают маленьких детей – любопытные и привязчивые. Только человеческий ребенок развивается, учится, а мыслительные способности домового ограничены. Он почти ничего не запоминает, кроме своего хозяина и нехитрых обязанностей по дому. Погасить упавшую свечу, накормить голодную лошадь, охранять жилище.
– Ты их видел? – нахмурился Казаков. – Домовых?
– Конечно, – ответил Гунтер и указал взглядом на очаг. – Он где-то там живет. За печкой. Норка, наверное, как у енота. Отец Колумбан пошел в деревню, так что мы можем посидеть и подождать. Авось, вылезет.
Казаков помнил лишь мелькнувшую расплывчатую тень, возникшую за его спиной, когда он первый раз заглянул в землянку святого отца. Но дальше-то предметы летели из пустоты! Именно из пустоты. Полтергейст. Не было никакого домового.
Смерклось. Гунтер зажег толстенные свечи, поставил на стол и углубился в изучение какой-то книжки на латинском. Казаков терпеливо ждал. Ничего. Ближе к полуночи Гунтер встрепенулся.
– Вон он, погляди, – германец кивком указал на лавку возле стола. Гунтер отлично видел, как небольшое бурое существо, смахивавшее на плюшевого мишку с маленькими человеческими ладошками и темными глазами, появилось из темноты и полезло на стол, поискать еды. На людей домовой внимания не обращал.
– Да где? – не понял Казаков.
– Вон! Там! Уже на стол забрался.
– Не пудри мне мозги, – возмутился Сергей. – Там никого и ничего нет! Где?
– Протри глаза, – посоветовал германец. – Видишь, он хлеб взял? Эй, приятель, а тебе разрешили?
Домовой угрюмо посмотрел на хозяйского гостя, сморщил покрытую короткой шерстью физиономию и пискнул:
– Живу я тут. Что, буду всяких спрашивать, что можно, а что нет? Есть дай!
– Ну ты нахал, – изумился Гунтер. – А кто вчера мой ремень спрятал?
– Красивый, – ответило существо. – Взял поиграть. Жалко, да?
– Да нет, не жалко. Только возвращай всегда, иначе потом не доищешься.
Казаков сидел с открытым ртом. Германец на его глазах вел диалог с пустотой. Бросал реплики, дожидался неслышимого ответа и говорил снова. Смешно другое: кусочек хлеба вдруг поднялся со стола, висел в воздухе и постепенно таял. Полтергейст. И ничего другого.
– Не вижу! – повторился Казаков. – Что это ты с хлебом сделал? Фокус?
Гунтер смотрел недоуменно.
– Ничего не понимаю, – помотал он головой, встал и, подойдя к столу, спросил у домового: – Тебя можно взять на руки, показать? Не будешь кусаться?
– Кому показать? – не поняла тварюшка, но согласилась: – Бери.
Германец осторожно поднял теплое пушистое создание и принес на лавку. Усадил прямо перед Казаковым. Тот заинтересованно наблюдал за странными эволюциями коллеги-оруженосца: взял комок пустоты, будто невидимого ребенка, приволок эту пустоту к лежанке и положил на волчью шкуру. Да еще и делает жесты, будто гладит кого-то.
– Это такой особенный немецкий прикол, в который русские не въезжают? – в груди начала подниматься волна злости. – Никого и ничего тут нету!
Пошел односторонний диалог на норманно-французском. Фраза Гунтера, пауза, новая фраза. Домовой Казакова рассмотрел и даже обнюхал. Запах не понравился. Сказал, что таких людей раньше он вообще никогда не видел и общаться с ними не хочет. Это не совсем человек. Думает не по-человечески. Поэтому и не видит.
Гунтер перевел. Казаков, сжав зубы от ярости, рубанул ребром ладони по пустоте, она словно чего-то коснулась, но это ощущение мигом исчезло. Спустя мгновение в лоб новоявленного оруженосца полетел снаряд в виде крупного зеленого яблока. Так по-хамски с домовым никогда не обращались.
– Твою мать! – орал Казаков на ничего не понимающего германца. – Охренел? Еще одна такая шутка, и… И сдохнешь! Понял?! Сдохнешь! Никаких «если», никаких «но»! Просто сдохнешь!
Русский, кипя от злости, вылетел из землянки, хлопнул дверью так, что пыль с потолка посыпалась, схватился у поленницы за топор и, хотя дров было достаточно, а света маловато – луна да звезды – начал ожесточенно раскалывать березовые поленья.
Оскорбленный домовой, потирая лапкой ушибленную спину, отправился в свою нору. Захватив попутно черную жилетку с карманами, принадлежавшую обидчику (она потом была спрятана за алтарь отца Колумбана), и маленькую баклажку с вином – видимо, для поправки нервов.
Наутро жилетку-разгрузник искали все, а Казаков неустанно обвинял Гунтера в похабных шутках. Даже увещевания смиренного отца Колумбана не подействовали, хотя Казаков за последние дни проникся к рассудительному отшельнику изрядным доверием и уважением.
– Понимаешь ли, сын мой, – пытался разъяснить отец Колумбан, – когда я спросил тебя, веришь ли ты в Бога, ты ответил очень странно: «Я полагаю, там наверху кто-то есть». Никогда не слышал подобных слов. Ты не читал святого Ансельма Кентерберийского?
– Нет, – угрюмо ответил Казаков. – А в чем дело? Это как-то связано с пропажей моей одежки?
– В значительной мере, – улыбнулся монах. – Святой Ансельм доказывает бытие Божье такими словами: «Бог обязан существовать потому, что я могу вообразить его как существо, обладающее всеми совершенствами, в том числе существованием». Тебе эти слова не кажутся логичными?
– Не кажутся, – подумав, ответил Казаков. – По-моему, это бред. Глупость. Может существовать собственно вещь и вместе с тем – представление человека об этой вещи. Можно думать о желуде на ветке дуба, даже если этого желудя нет.
– Соображаешь, – согласился отец Колумбан. Текст взят с http://www.lit-bit.narod.ru/